ЗНАЙ И ЛЮБИ СВОЙ КРАЙ
Как и всякий стареющий аристократ духа, я терпеть не могу аристократическую компанию, ровесников-старперов.
В крайнем случае я уж предпочту компанию значительно более старших товарищей, ватиков на этой земле, – приятно все-таки смотреть на руины.
А вообще-то я в эндшпиле с молодежью, я люблю наблюдать их высшую и среднюю нервную деятельность, подкручивая седой ус: «Если бы старость умела, если б еще и могла...»
А молодежь меня любит во всех своих проявлениях. Она любит навещать мою мансарду, заночевывать там, питание употреблять с аппетитом, оставляя после себя знаки внимания: немытые тарелки, лифчики, детей, чувство глубокой удовлетворенности, пустой холодильник.
Приятно в знобящий зябкий полдень шабеса встать как штык спозаранку и обнаружить у себя под балдахином молодежь.
Я ей говорю: посуда говорю – раз; влажная уборочка чтоб – два; сохранение в неприкосновенности бардака моего литнаследия на столе и прилегающих плоскостях – три; женихов, этих кобелей, ко мне в дом не водить – четыре. Вольно. А я пойду на предмет наличия царицы-субботы, нарушать ее святость в Старый город, кофе купить как человек: не суббота для человека, а человек – это звучит гордо.
Испивший утреннего кофию человек! Р-р-разойдись. Аглая назначается дежурной по части.
И пошел я в Старый город, который я терпеть не могу не только потому, что он Старый, но и потому, что неприятно обитаем, против чего я, откровенно говоря, возражаю, но это мое личное дело. Хотя, если разобраться... Но – очень хочется кофе. Почему-то по шабесам.
Недолюбливаю я нашу жемчужину трех религий за некоторую самаркандность, за пластмассовую экзотику и за отвратительное ощущение себя японским туристом на нашей исторической родине.
Вожу туда с обязательностью троллейбуса всех гостей из СНГ: направо пустой Гроб, налево Храм Христа-за-пазухой, прямо – брандмауэр неаутентичных подсобок нашего с вами Храма, все в слезах, особливо наблюдая мечеть Омара вместо Святая Святых (прошу со своим ковриком!). Кстати – в цоколе минарета якобы могила царя Дауда... А вот и Кремль, с понтом возведенный народным нашим героем Сулейманом, прозванным за истребление семи десятков собственных детишек мужеского полу – Великолепным. История, одним словом.
В которую лучше не заходить по пояс, а наблюдать ее с какого-либо замечательного возвышения, со смотровой площадки резиденции британского губернатора... Планируя широкомасштабную операцию по усмирению бунтующих туземцев – совсем распустились, никакого уважения к долгу, – несите, товарищи сагибы, бремя белых.
Эх, были времена, эх, были нравы.
Но очень хочется кофе меж тем.
Вхожу я, значится, в Яффские ворота. Я бы, конечно, предпочел в Золотые, но их замуровали явно в предвкушении меня на белом (-ой?) осляти и специально, лукавцы, кладбище подстелили – якобы я не могу по трупам... Что в сущности – верно, магометане меня знают. И зовут «Мишка Бич Б-жий». Въезжаю я в Яффские ворота, раскланиваюсь с солдатиками пограничной нашей стражи (у нас теперь граница везде, слава Аллаху. И – наша граница везде – везде на замке, поэтому замки каждый носим с собой), ободряюще киваю унтер-офицерам, паркую ослятю, беспокоясь, как бы ей не повыбивали лобовые и не ободрали шасси местные хулиганы, которые теперь называются не урла, а бойцы ФАТХа – по причине полной безнаказанности боевых своих действий.
Долго, с садистским удовольствием смотрю, как обувают залетного богатенького туриста из – судя по хабитусу – Самары. Он покупает раритеты и иудейские древности: святую нашу воду из святого нашего водопровода; святой наш воздух в святой банке из-под пива, святой наш краеугольный камень (наш бут!) из святой нашей Голгофы, святой кусок подлинного еврейского нашего креста; Миланскую нашу плащаницу с подлинным фотоизображением одного моего знакомого в фас и мелко-уголовный полупрофиль с надписью по-арамейски: «Wanted»; отпечаток правого полусреднего копытца коня Бурака; маген-довид из мельхиора с оркестром (хорошей рамальской работы); кипу, связанную святыми арабскими руками ручного труда по-черному; и – полный доспех бухарского еврея из книжки Элиягу Ильфа и Гидеона Петрова.
Мне сразу очень хочется поучаствовать и предложить ему приобрести мой венец терновый, увитый лаврами и сельдереем. Чтобы носил поверх татуированного нимба – он таки-да, навестил Святую Землю! Он побывал на родине земли предков. Хотя Неандерталь, по-моему, немного западнее от Самары, смоль, ямин и тамших яшар! Ад а-соф!
Но паломник – он и есть паломник, он большой неудачный ребенок-даун, что с него не взять. У меня начинает чесаться под моим замшевым бронежилетом: зная, куда иду, я принял обычные меры личной безопасности каждого гражданина нашей страны в последнее время, если он местный, но огнемет в этот раз на дело я решил не брать, ограничился и парой гранат-не-пустяк. Сам я – на гусеничном ходу, люки задраены, и очень хочется кофе.
Вокруг меня расстилается беспредельным своим беспределом вид Старого моего города. На сердце тревога: я в отчизне, анахну, наконец, – кан! Добегался то есть. В Старом городе я, вот где!
...И конечно – я так и знал! На меня вымаршировала колонна экскурсантов из Мариуполя по булгаковским местам Эль-Кудса. «О, как все узнаваемо!» – восклицает училка словесности, глядя на очередного Га-Ноцри из Дании, волокущего свой крест по Виа Долороза. Какое тонкое лицо, как был прозорлив Михаил Афанасьевич, как он все провидел – Га-Ноцри как живой! Датчанин пер крест с белобрысым достоинством белорыбицы, вокруг гикали дежурные арапчата, проходили, бряцая шпорами, «легионеры» в голубых касках, пробежал тишком да бочком Каифа из коварного синедриона... Ох, Михал Афанасьевич! Как вы могли все так точно предусмотреть? Из вашего далекого далека путеводителя по Иерусалиму? А? Чтоб – как живой. Но немножко картонный...
...Но очень хочется кофе.
И! – тогда я увидел!.. Заранее скажу, это (То, Что я Увидел) оптом окупило все мои мелкие расходы: струны пережженных нервов, разыгравшуюся мою мизантропию, не говоря о лит-токсикозе по булгаковским местам нашего Самаркандика.
Я увидел птицу. Механическую. Похожую на русский гос. герб, если у него оторвать приставную лишнюю голову. Птица вообще-то изображала собой попугая, но от неблагоприятных погодных условий эксплуатации вылиняла до орла. Фокус заключался в том, что если птице на ухо произнести нечто, она, волшебным образом технической – гонконгской, видимо – революции, повторяла мерзким голосом, но дословно.
Это – чтоб было смешно или, как теперь говорят, – аттрактивно.
Сувенир такой.
Птицей заведовал грязноватый псих в куфие на голое тело. Он демонстрировал птичьи попугайские возможности и сам (судя по задрипанному состоянию птички) уже года три хихикал на ее повторы. За небольшие мелкие центы.
– Леди энд джентльмен! – веселился птицевладелец, как ему казалось, очень тонно.
– Ladies and gentelmen! – поправляла его магическая птичка.
– Бонджорно! – почему-то кричал безумец.
– Buongiorno! – ответствовал магнито-попка.
– Дур-рак!!! – выговорил, выйдя у меня из-за спины, интурист из Самары и раскланялся.
«Мудак!!!» – подумал я. И, словно читая мои мысли, «Ррусски!!!» – завопил антрепренер попугая!
– Р-русски... – неуверенно повторил птичий механизм. – ...ак!
Строй марширующей по булгаковским местам оравы смешался, сломался, экскурсанты обступили попугаеносца плотным потным кольцом. Меня оттеснили, кофе мне сразу расхотелось. (Или расхотелся? Ведь кофе – это он!)
– Я помню чудное мгновенье! – чтобы что-то сказать – что-то патриотическое, – гаркнула на ухо попугаю училка из Мариуполя.
– Ja pomnu chudnoj mgnovenie! – отозвался гнусный, славистической интонации голос.
– Передо мной... – подсказали из группы (кто-то сановитый, видимо поэтому руководитель группы и, по-видимому поэтому, – самый эрудированный).
– Папа со мной, – сказал по-детски попугай.
– ...явилась ты! – сказала хором экскурсия.
– Как умру, похороните на Украйне милой... – вдруг ляпнул кто-то из толпы.
Попугай молчал, этого его хрупкий механизм выговорить не мог.
– Не все сразу, товарищи, – вмешался путеводитель, т.е. руководитель.
– Товаритщи! – обрадовался хозяин аттракции. – Товаритщи! Коротшо!
Попугай молчал.
– Ко-рот-шо! – начала скандировать экскурсия.
Попугай молчал.
«То-то же», – подумал я.
Владетель попугая забеспокоился. Он лишался добровольных пожертвований. Жил он, по всей видимости, с гонконгских талантов автоптички. Поломка удручала.
– Хоротшо... – проговорил он неуверенно.
Попугай молчал. Хозяин потряс попугаем над куфией.
– Тшо, – агонически прохрипела птица. И вдруг выдала: – «Как умру, похороните... На Украйне милой», – с запинкой, раздумчиво. И – тишина.
Экскурсанты, хорошие в сущности и, видимо, небогатые люди, сунули, стесняясь, попугаеносцу какую-то мелочь и, понимая горе, – отошли, разошлись, истаяли. Самарец щедро кинул 10-тысячную купюру рублей. «Знай наших», – ухарски подмигнул он мне. Я подмигнул в ответ (у меня тик). Самарец ушел приобретать свежие антикварные гвозди для конечностей.
Я остался с поломанным попугаем и поломанной человеческой судьбой его хозяина.
«А кофе-то я не купил, – кстати вспомнилось мне. – Одна нога здесь...»
И тут имело место знаменье, нередкое, впрочем, в наших краях святой земли. Имело место знаменье, или; если хотите, – чудо. Нес, грубо говоря.
С минарета мечети Омара запел нечеловеческим голосом репродуктор муэдзина! Все задрали головы, а я посмотрел на попугая. Он – нет?
Мне не почудилось – он шевельнул крыльями, которые должны были, по замыслу хитроумных гонконгцев, сопутствовать его речи, но бездействовали, ибо батарейка села еще при Бегине и механика запылилась. Он! Он шевельнул крыльями!!! Он шевельнул крыльями! И повторил призыв правоверным: «Стройсь на молитву!» В полногласье. Попадая в терцию!!!
У меня появилось отчетливое желание перекреститься. Я сплюнул «тьфу-тьфу-тьфу» через левое плечо.
– Тьфу-тьфу-тьфу! – сказал попугай в паузе меж двумя завывами.
На сумасшедшенького владельца попугая было приятно, но несколько неделикатно смотреть, на глазах его были слезы, он целовал механизм в шейку, крыло, зоб и гузку, он экстазировал! Я отвернулся от этого такого человеческого чуда, такого яркого доказательства присутствия в нашем мире Высших Сил Высшего существа. Безусловно, здесь имел место промысел. Господень? Аллахов? Великого Бога Заводных Попугаев? Мне не дано было постичь этого, простому материалисту-надомнику.
Я поплелся домой. Обул гусеницы, опустил бронещитки, оправил полы клепаной жилетки... Я был подавлен вмешательством Высших Сил. Я, Бич Б-жий, поплелся домой, забыв купить контрабандного кофию для себя и своей Аглаи. Думал я, седлая ослятю, о чудесненьком.
Ведь как было бы чудесненько, думал я, если бы магнитофоны израильских средств массовой информации хотя бы неселективно повторяли весь этот вздор и откровения, который несли ему мы, русские алии, – например, в недавней передаче «Мабат шени» на 1 канале нашего госTV. Неселективно. О Большой когда-то алие. И ее абсорбции. Ладно: пусть не хлопают крыльями. Но пусть – неселективно. Я понимаю, что легче молитву муэдзина... Но все-таки? А, Великий бог Механических Попугаев?!
Ясно, что маленький электроннный мозжечок ведущих и режиссеров не может отличить осмысленный текст от безумной реплики, но тогда хоть воспроизведут пусть в диапазоне от «Как умру, похороните» до «Русский хор-роший!». Не хлопая, повторяю, – крыльями... И кофе – ладно, тогда кофе не надо. Мы с Аглаей обойдемся!
...Все-таки чудесен наш край. Достаточно выйти в поисках субботней добычи в Старый наш Город, и... чудо, чудо налицо. Как, впрочем, и все остальное: потому что наш город Святой. Хотя и – старый.
А еще знаете, почему я не люблю аристократическую компанию наших ровесников-старперов? За лень. Потому что они, в отличие от предприимчивого психа в куфие на голое тело, даже попугая завести себе не потрудились. Недорогого. Волшебного. На батарейках и от сети. И – свой Старый город.