ПОСЛАНИЯ

 

МИХАИЛ МОКРЕЦОВ

Roman-donos in 3 parts

 

M1

 

Часть I

 
 
I

 
M2

 

Невдалеке могилы Канта,
в наследной вотчине отцов,
в семье, прогнавшей оккупанта,
родился мощный Мокрецов.
Маман, конечно, через силу
такое тельце доносила,
хотя совсем была розан –
о чем и сложены былины,
она – из клана исполинов –
из беловежских партизан!
(Сам Риббентроп ей руку жал
И беспримерно уважал.)

 

II

 

M3

 

Отдельно надобно о маме,
проникновенно, не спеша –
о баснословно пылкой даме
поют лихие кореша:
в атаку и в контратаку
на немца грязного собаку
все время ползала маман,
и подстрекаемые ею
грудью на гада шли евреи
с лимонкой, сунутой в карман.
(И пионерская дружина
взять имя мамы удружила).

 

III

 

M4

 

Стройнит мамашину осанку
медаль «За склонности к труду»,
когда неопытной пейзанке
она персты кладет в звезду.
Сам пограничник Карацупа,
Гаганова, балета труппа,
герои сцены и села,
Абдурахман, кумиры спорта –
все результат ее абортов,
что мастерски произвела!
(Ходил, бывало, пролетарий
с подъемом в мамин абортарий).

 

IV

 

M5

 

Папа, хотя был парнем хилым,
но настоял, чтоб в аккурат
крестили Мишу Михаилом –
в честь города Калининград.
Детсад, от триппера уколы,
потом его кончала школа
не до конца и по любви...
Раздался, округлились плечи...
Вот-вот он будет нами встречен
у Храма Спаса-на-крови.
Вы помните, какая давка –
была там сионистов явка.

 

<…>

 

VII

 

M6

 

Бывало – он бывал в постели –
к нему записочки несут.
Что? Приглашенье? В самом деле:
три дома на вечер зовут –
Там Йом-Кипур дает отказник.
Куда поскачет наш проказник?
Куда, козел, соперник мой?
На сходку, на маевку, явку?
Или, напялив камилавку,
на Лермонтовский, на родной.
И где б он ни искал утех,
шептали важно: «он из тех»...

 

<…>

 

 

M7

 

Такого больше не увидишь:
белые ночи напролет
вместо иврита учат идиш
и угоняют самолет.
При шпорах, но не снявши каски
там Богуславский о Дамаске
читает – сколь изыскан слог!
Там Абезгауз выставлялся,
он в сионизме изгалялся –
войдешь – и пробка в потолок!
Там Харик молча обнажал
чем славу громкую стяжал.

 

<…>

 

ХII

 

M8

 

ОВИР – не продыхнуть – народу!
Вот, зачитав журнал «Посев»,
съезжает Генрих на свободу –
видать, соскучился совсем.
Куда? – Туда! Туда? – Вестимо!
Здесь отпускают в Палестину,
и дальше – в Занзибар, до Анд!
Кто этот юноша с гитарой?
Кудрявый, огненный, нестарый –
кто интересный сей гигант?
Я снова вспомнил про аборты
маман – в дверях аэропорта.

 

Часть II

 

XIV

 

M9

 

Но впрочем, Хайфа той поры
была совсем не та, что этой –
навек аукнулись пиры
сожженной печени поэта!
Каррасс, ударив в медный таз
вопил Маген в который раз...
Там Абез в оборот пускался,
о, Хайфа прежних дней моих,
ты помнишь богуславский чих,
кто так еще тебе чихался?
И Харитон там обнажал...
Что? – Я не видел, я сбежал.

 

XV

 

M10

 

О эти бронины приемы!
Покойный, с шашкой наголо
врывался Мочкин в водоемы,
где плавать женское могло.
Здесь Брук невиданный водился,
он с нежной Брукой разводился,
здесь от Бендерского – жена
ушла, набив ему скульптуру,
здесь Лины тонкая натура
была собой окружена,
здесь, как рабочая скотинка,
себе искала мужа Нинка.

 

<…>

 

ХXI

 

M11

 

Он защитился, постарался.
Cтал юн. Стал благостен. Стал нов.
С Геулой Коэной надрался
до бело-голубых слонов.
Он объяснил Каганской Майе,
что Майя недопонимаэ;
Каганская сказала «ах»!
Он в жарком споре априори
со другом Бруком о запоре,
с Анри – о греческих стихах.
И, слышали, в турецкой бане
он говорил об икебане.

 

XXII

 

M12

 

Скромны не будем: как бросало
из койки в койку Вас, мой друг!
И у Московского б вокзала
не каждый склеил б тех подруг,
гнедых, каурых и брюнеток,
метресс, матросок и нимфеток,
и даже Женщину-симон,
на вид такую же, как Сима –
вид был таким невыносимым,
что даме срочно вышло вон.
Хотя и было в леди сердце,
но нам оно, как жопе – дверца.

 

XXIII

 

M13

 

Но вот, еще до взятья Тира,
в один из ясных мирных дней,
бац! Дочка Нолика Шапиро –
ни слова не скажу о ней –
вошла и назвалась Татьяной!
Аль с вечера был Миша пьяный,
али с утра был пьяным вновь...
Да что!.. Костей не перекинешь –
нам кажется, что это финиш,
а им – что это, мол, любовь.
Любовь, любовь! Да будь я Брук,
я б рук не вынимал из брюк.

 

XXIV

 

M14

 

Увы, на Невском на проспекте
вас – к счастью – дождик не польет.
Все ж при огромном интеллекте
невеста эта не поёт.
Теперь петь будет новобрачный,
но дабы гороскоп их мрачный
дал шанс нам ноги унести:
за Мокрецова! Что для мира
потерян (Танечка Шапиро,
прости, голубушка, прости!) –
ведь пьем мы, Миша Мокрецов,
не в первый раз, в конце концов!


 
Часть III

 

M15

 

XXV

 

Невдалеке Шапиро Тани
В железах, а в носу – кольцо,
не помышляя о восстанье,
сидит в вольере Мокрецов.
Три раза в день глотает пайку,
три раза в год – штаны из байки,
три раза в ночь – его ебут.
То сын застрял в ведре помойном,
то на горшок садится двойня,
то – сходка партии «Ликуд»:
жена сказала, что «Тхия»
уже не стоит ни хуя.

 

<…>

 

ХХXI

 

M16

 

Закончил Мокрецов руладу,
обвил хвостом решетки прут,
его детишки сквозь ограду
метают в папочку грейпфрут.
Вот из тарелки из старинной
он супчик похлебал куриный
и спать поплелся в кабинет…
Ну а вокруг его вольера
идут вальяжно кавалеры…
Однако, попрошу лорнет:
Эге, под Мокрецова трели
и мы изрядно похирели.

 

ХХXII

 

M17

 

Идет Бендерская Елена,
а с нею кто – не скажем, чур!
Оне – будто и впрямь – полено –
несут Бендерского скульптур,
Фролов – с собачкой Баскервилей,
Островского гулять пустили,
ужасно симино чело,
ведь дочка Симы – мастерица
по-арамейски материться,
и Симу это доебло,
вот Харик тащится едва…
А вот – идет моя вдова.

 

ХХXIII

 

M18

 

И так всегда – начнешь за здравье,
а кончится хрен знает чем!
Какое там у нас заглавье?
Совсем запутались, совсем!
Что повод, собственно, для пира:
Маген венчается с Шапиро?
Так дай им Бог, а мы при чем?
Мы – Лена, Генделев, Ирина,
Владимир Глозман – мы горимы –
желанья выпить в нас подъем!
Так выпьемте и станем пьяны –
за здравье Миши и Татьяны!

 

FIN

 

M19


Текст – д-р Генделев

Художник – Ирена Бат-Цви, бакалавр

Консультант по костюмам – графиня Глуховская

Военный консультант – В. Глозман, эсквайр.

 

[К свадьбе М. Магена 16.09.1982]

 

 

РУТ ЛЕВИНОЙ

 

Ура, мой Рут, ура!
Эй – дад – иша!
В кармане ни хера – а значит ни гроша!
Но – ибо – нам пора и либо нас – пора –
пусть
с легкого пера
пух по ветру –
душа!
Пари, мой стих – пари!
Парите, тропари
в честь
Рут!
В честь Рут по тропам троп, в честь Рут по тропам стоп, в честь труп мой
траком трут
на воздуси – галоп
в честь
Рут!
Поскольку – рута – Рут
Поскольку пут пята
а замуж не берут
плюнь, Рут –
тщета!
Зато Вы гейше гейш
китайшее – корейш!
Не отличу Вас
сам
от Чио-чио-сан!
А отличит кто – врут
о, Рут!
Рут – совершенством черт –
Рут, чет – кричу – нечёт
но – ибо я эксперт
Вы в нежном смысле –
чёрт.
И всех нас к Вам влечет
о
Рут!
Рут, коль Вы родились (хоть раз в году) – о Рут, коль Вы случились близь
нас обвести маршрут
паренья
наш – пера
достанет из хвоста.
Пусть от – летит ура! В честь, Ваша красота
сиятельность
и
стать!
А мы пошли летать.

 

St. Jerusalem, 12.XI.1983

[Ко дню рождения Р. Левиной]

 

 

СЕРГЕЮ ШАРГОРОДСКОМУ

 

<…>
Кто
хмыкал и мигал
– не дать понять ясней –
кто
предостерегал
поосторожней с ней?
 
Ведь:
замуж ей пора
ведь
тем и такова
и слева грудь и спра –
во!
очи цвета «ва!»
 
В ней
если мозга два
есть
разум в голове
одна есть голова
ноги
– тем паче –
две!
 
– А между –
на боках
на каждом есть рука
в конце
их
на руках
растут два кулака.
 
Зачем они?
Кому ж?
Я
рассказать бы мог
но
ведь теперь ты
муж
мой Серый Брат
Серёг…

 

20.IX.1984, St. Jerusalem

[К свадьбе C. Шаргородского]

 

 

АЛЕКСАНДРУ ВЕРНИКУ

 

Ладно!
Так и скажи
что лежишь
на железом стелённой кровати.
Здравствуй,
Верник!
нам жить
сколько хочешь, покуда не хватит
сколько надо
и
будем
потом –
– ничего
жизнь
не больше чем дом
на одного.
Здравствуй, Верник!
живем
ну и ладно – живем.
Замечаем ли мы, что живьём
оба
если – вдвоем
и давай допивать
нам на дне –
– здравствуй!
Ты себе
а я
мне
белой сталью застелим постель
красным вином белым вином
мы отметим с тобою
что нам выпало в мире одном
этом самом
и с этой
любовью.
Здравствуй, Верник!
и как это там у тебя –
«лет на мокрой соломе…»
Пью за то чтоб ты жил
не за счастье твое –
– а за то чтоб ты жив!
ничего тебе
кроме.

 

30.V.1985, Иерусалим

 

 

ЖУРНАЛ

 

В полдневный жар супруги Воронели
(На самом деле все у них, как у людей),
Разгорячась, на солнышке сидели,
Ища друг дружке в голове идей,
Поскольку мало есть идей хороших…
– Журнал! – воскликнул Воронель.
– Журнальчик! – радостно захлопала в ладоши
И заскакала непосредственно Нинель.
И вышел номер. Проза – просто Мерас,
Поэзия – с рук Дины Гарнизон.
И драма – о несоответствии размеров
Двух обаятельных, но эрогенных зон.
Потом – дискуссия под руководством старших:
«Йеш трепет или трепет больше эйн?» –
О чем допрос неоднократно трепетавших
Герштейн Ларисы и Наташи Рубинштейн.
Под рубрикой: «Русеют ли евреи?» –
Орлов, Герасимов, б. Сидоров и К°.
«Евреи с точки зренья архиерея» –
Загоскин, Юрьев и отец Дудко.
«Есть ли еврейство?» (круглый стол, закуски
Решили есть, но – пропустив стакан,
Три доктора-гурмана – д-р Агурский,
Любошиц-доктор, Юлий Нудельман).
Полемика: «Еврей – он друг террора?» –
Похожая на слет военспецов:
Пилот Э. Дымшиц, штурман – Дора,
А бортрадист – геноссе Кузнецов.
«Антисемит – антигерой антиромана
С Н. Антигутиной». «Еврей ли Доберман?» –
О чем два мнения. И оба – Нудельмана.
И оба разделяет Нудельман.
На сладкое – подол Каганской, снова
Воздернугый на девичьей красе:
Эссе, в котором ни о ком другом ни слова,
А все слова от автора эссе.
О том же сообщение Бар-Селла.
«Евреи в лагере» – М. Хейфец. «Сесть и встать» –
Вайскопфа, коего б статья имела
Успех, когда б ее еще и прочитать...
Опроверженье Бутмана: что будто
Не Бутман-Бутман, а Небутман он,
И не позволит всяким там... Но подпись... Бутман.
И в скобках – (Бутман. Копия в ООН).
Потом «Замеченные опечатки» –
Читайте вместо Воронеля – Нудельман,
А вместо «Чаплины» читайте просто «Чаплин»,
А вместо Богуславского – роман...

                        ……………

Так вот, когда после солидной пьянки
Я аргументы исчерпал до дна,
Я взял журнал, прочел израильтянке:
«Еще… еще…» – сказала мне она.

 

[К юбилейному вечеру журнала «22», не позднее марта 1987]

 

ПАМЯТИ ВЕРНИКА

 

Жил на свете Саша Верник
и дожил до сорока
это
дети
Саша Верник
он дожил до сорока
от звонка и до звонка
как зэка
свои срока.

Был примерник Саша Верник
как поэт и гражданин
Саша Верник
был соперник
честь мундира и штанин
но
любил и мотылька
василька
и сын полка.

Гражданин был Саша Верник
и
поэтому
кругом
награжден был Саша Верник
музой перед очагом
дым отвалит в облака
вслед поэт
исподтишка.

Был пиита Саша Верник
но дожил до сорока.
Напои ты Саша Верник
нас
посредством коньяка
ибо
тридцать семь пока
а
валяем дурака.

Хорошо что Саша Верник
ты дожил до сорока
не дожил бы
Саша Верник
было б жаль здоровяка
мы здоровый любим Верник
даже старый любим Верник
вообще мы любим Верник
 но больной – совсем тоска.

 

St. Jerusalem 2.IV.1987

[Ко дню рождения А. Верника]

 

НА ЖИЗНЬ ПОЭТА

 

Середь пегасых и саврасов
Ивана ибн Калиты
что удивительно, Тарасов
что все-таки – родился ты!

Могли б родиться бобик, ежик,
идея, девка, Кафка в кайф,
могли бы Гитлер (как художник)
и Басин – автором «Майн Кампф»,

могли б родиться хуй уродский,
роман, задумка и глисты,
родился б дубль-Шаргородский,
а все-таки – родился ты!

А мог бы вовсе не рождаться!
В узоре каждых хромосом
хранится Розенберг и Надсон,
Саддам Хусейн и Левинзон!

Ведь мог родиться Саша ж Верник,
и на худой конец – я мог
и сам родиться бы наверно –
ан нет! – родился полубог,

полу-небог (полу одежды
задрать) какой полу-певец
и никакой уже надежды,
что не родишься наконец!

Многообразие природы,
Тарасов! ты явил собой.
А безобразие природы
оправдываешь ты любой:

и полутрезвый ты отличен,
и полупьяный – прелесть вся!
Ты – полноцельный – неотличен
от цельноебнувшегося!

Когда сожгя мосты и сходни
стоишь на сцене, егоза
ты наш – ты Гробман наш сегодня,
ты наша Божия гроза.

Ты молот ведьм, Бич Божий… после
каких-нибудь пяти утра
ты есть пример: Рожденный ползать
лежать не может ни хера!

Как мы завидуем, миряне,
когда – женат на небесах –
идешь ты с Рути-с-фонарями,
один есть твой, один ты сам!

Как мы от зависти закисли,
когда признал не утая,
что «внутренних, простите, смыслов
в тебе, Тарасов, до хуя!»

Еще та раса ты, Тарасов –
лишь для полиции «адон».
Но что пардон, адон Тарасов,
то, как известно, и пардон!

Но нам и эдакий сгодится,
а в крайнем, с Рутенькою, но
в другой раз вздумаешь родиться,
так это даже не смешно.

 

25.8.1990, Иерусалим

[Ко дню рождения В. Тарасова]

 

 

Система Orphus