ПОСЛАНИЯ
ПОСЛАНИЕ АНРИ
НА СЛУЧАЙ ПАДЕНИЯ АНГЕЛА В ОЗЕРО КИНЕРЕТ
Анри!
Хранитель Озера и Совы Кавалер!
Патина осени – не позолота
на тропах моих.
Вот
и вздернуты к аду
лики садовых химер –
вот
и показаны саду
языки латунные их.
А стопы
растут из вод.
Тут
и следует на манер
причины из следствия –
так!
и следом за этим –
тик!
Тут
и впадает наш Стикс
в лучшее из озер,
и в ипохондрию –
наш безвозвратный
стих.
Увы,
мой любезный погонщик свободных слов!
Увы,
хранитель озера –
я – плох,
несказанно
состояние духа мое –
ужели
лакей-отравитель
мандрагоры подсыпал в питье?
Мандрагора...
и это не в первый раз.
...А я штудирую твой трактат
об играх:
в триктрак,
три листика,
веришь – не веришь,
и как-никак –
в трактире местоимение я
проиграл,
но это оказался предлог такой
завести с собой
какой-никакой,
а роман плутовской.
Что говорить о химерах? –
мой
дух
упал.
А в голосе музы моей возник преторианский металл.
Ужели повысили бедную девочку в ранге?
Причем,
еще ангел –
кружил,
(я о нем написал) –
Я написал:
«О, алебастровый ангел!»
Ипохондрия.
И ипохондрия ли?
Или
начало сезона молитв
обложных,
(что невесело
тоже –
хотя и возможно) –
я
написал:
«...алебастровый ангел
творожный...»
...выше той цапли
по небу вышитой,
вороненого превыше орла
ангела медленно и осторожно истома крушенья влекла,
алебастровый ангел творожный,
ангел мой нежный,
все безнадежно, все безнадежно,
мой белоснежный,
крыла обветшали твои –
легчайшие перья озерные носят струи,
и по ущельям туман повечерья течет,
и кто-то кричит о тебе на горах, но за ветром не слышно о чем.
Анри!
ипохондрия, кавалер,
хоть умри!
Патина осени –
а не позолота.
Помните, как у меня: «...и кто-то кричит о тебе на горах...» –
так вот – главное –
«кто-то»...
Ах,
хранитель озера,
ах,
Анри.
Я пребываю в городе, подверженном жутким приступам немоты.
Такова
там
совершенная тишина,
что мы с тобой
лишь разеваем рты.
Безутешен,
что в отдаленьи
ты,
и та –
на кою воем мы,
и она.
Постскриптум: снежок.
Из трактира мы держим путь.
Муза и говорит:
«Проигрался
– в пух!
проигрался
– и пуст,
ну и пусть!»
Подпись: нет и следа.
Дата: поздно, луна.
Время: а время не определим.
Святая земля. По пути из трактира. Иерусалим.
ПОСЛАНИЕ ЛЕМУРАМ
Лемуры мои!
Все-таки жизнь длинна.
Как выяснилось,
мои лемуры –
если тело на тень возвести
и лечь
на
тень –
равновелики
эти мои фигуры.
А на пламень подуть –
темень настанет –
не
различить нас уже в темноте
и не
отделить от тьмы –
о чем и пошепчемся мы в аду где-нибудь на стороне
о том, как срывались двери с петель
и с петель
слетали мы.
Лемуры!
Сам я не свой стал и нехорош собой,
а ведь со зрячего пить лица две стоячих слезы –
потому
и течет, господа, Янцзы,
а над речкой сидят Ши-цзы –
мы,
да они,
да сны –
трофеи войны гнилой.
А потечет по подбородку
белая слюна –
прямо на пуп пророку,
или предварительно по груди...
Ах, да – все-таки жизнь длинна,
лемуры мои,
и так длинна,
что лаз в долину рая ее
всегда
впереди.
Что ж, моя ласточка, мой трофей –
тебе не пора на насест?
Где уж тут пить да гулять,
и где пить да гулять?
Тут впору Георгиевский крест
цеплять,
и под
домашний арест!
Ать – два!
и начинай опять.
Но я люблю тебя –
все еще –
спутница снов моих.
Знать – и у нас игра...
(кто же водил, кто вел) –
если тело на тень возвести –
не разобрать до утра –
душу остря на ходу
кто
по оселку провел.
Еще у нас –
в государстве Израиль
на арамейском
Языке Иврит –
«удача» – «гад».
Жаль – черная птичка жмуриться не велит, у нас, говорит –
да,
фигуры равновелики,
но
на свой, на особый лад.
Доподлинно я ли
главою поник,
и тень отброшена
мной –
двойник-то мой за моею спиной
перемигнулся с луной,
нас на свете уже и не различить –
и ни к чему –
в ночи полнолунья
что я плету ему –
что в ночи полнолунья – светло –
я плету –
и не горбунья тень моя,
но горбун и карл,
а черная птичка моя –
ласточка –
на свету
требует:
«карр!»,
и еще раз – кар.
Так!
Так, лемуры мои,
проистекает жизнь,
что, по определенью – длинна – на свой и особый лад,
так и сидят
Ши-цзы
над речкой Янцзы,
и на языке иврит –
удачу сулят мне –
гад!
На потолок – кивок –
нежный в тужурке,
тот,
глядит –
как небо глядит в залив,
и ангел над ним плывет.
Мне черная птичка очей не пьет, а жмуриться не велит.
монетку ей кинешь:
нечет – чет –
выпадает – черт!
ПОСЛАНИЕ СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
СЛОВЕСНОСТИ
И. Б.
Снега – подобно – руки даме –
я памяти – мадам! – целую руки – не иначе,
как – этот день да будет обозначен –
не одами, мадам – годами!
Как в улицы, как в дом настороженный –
входил наощупь,
пришурясь, говорил: беру вас в жены,
дворец и площадь!
О этот день! чей черновик сожженный –
и – прочерк.
...перчатку рвущий... Государи – не забыли –
что наш юнец отчаян!
весь – дуэлянт – тогда еще случайны
слова и цели были –
черт побери! его младые лета –
взошли в Санкт-Петербурге!
О – день евреям задолжавших стихоплетов –
гордыни, бурки –
мазурик! к девятнадцати – валета!
мазурки!
День – был снежок – запущенный без злости –
а так, с морозцу –
день в гости был, мгновенно к инородцу –
и снова в гости!
день – бал – сам задавал себя причудой –
день в полдень!
Исполнен день был – чей каприз? – зачем-то –
а как исполнен!
Мои поэты, снег позолоченный...
ну, полно...
...Как жить, мадам, когда нам ни музы́ки –
ни муки (скуки) – и ни ожиданья скуки (муки)
я – памяти – мадам – целую руки –
куда по памяти всегда приходят трефы.
Мадам, припоминаете куплеты:
«Спой, Мери, нам уныло и протяжно...»
Снег вызолочен – полно ли, поэты?
По крайней мере нам протяжно и уныло –
а к девятнадцати – какие наши леты!
и – наконец – о этот день! – однажды
объявленный – фортуна, дева злая –
твои такие плутни!
этот день! увенчанный полуднем –
я знаю
все его предназначенье –
вбежать из ночи,
с морозу, с холоду: «Какое приключенье,
дружочек!..»
Тогда, мадам, сердцеверченье, мадам –
и росчерк.
ПОСЛАНИЕ ВОСЛЕД N. N.
РУССКОЙ ПОЭТЕССЕ ИЗ БОСТОНА (США),
НАВЕСТИВШЕЙ МЕНЯ В ИЕРУСАЛИМЕ
Не опоздав –
ночным – курьерским – в два крыла –
чрез давнее прощанье – перелетом –
застала ты –
еще –
разобрала –
там – где бесшумная лупится позолота –
там – светит кость –
куда же смотришь ты –
голубками обсижены черты.
Тогда смотри –
на что улыбка та –
объела губы не проказа
червей –
но царских гласных ледяная кислота –
на вкус металла выпетая фраза –
на что и улыбаться – если не
на то,
что просто
улыбаться мне.
Еще по памяти напрасной
из теней
какая и проведает – обнимет –
камень
на хо́лмах, что лежит
среди камней –
так я еще стою –
в Иерусалиме –
склоняя речь свою к его плечу –
лишь одному ему и бормочу.
О смерти ли?–
конечно – не о ней –
здесь в небе этому ни зна́менья ни знака –
здесь сад –
иной –
здесь серый сад камней –
где красота – раба – почти собака –
сюда
поэты вхожи как шуты –
я был бы шут – шутихой – ты.
Вот видишь –
и когда б смотрела даже –
как я смотрю –
забыв – еще когда –
два века разлепить –
а все потеки мажут –
нащупавши на звук сухой рисунок рта –
что слышишь ты
в безжестьи гулком тела –
что позолота облетела?
Но посмотри
как надо пить вино –
не разболтав
осадка
грозди черной
не помутив –
но, впрочем, так давно
изюмом стали винограда четки,
что если то вино еще течет,
то лишь по трещинам струящимся со щек.
Когда б я мог махнуть рукой –
прощай –
как – помнишь – на разлуку – не навстречу,
но разве нам друг друга повстречать?
а если и Господь допустит –
нечем
нам обменяться
словом ли, кивком? –
горсть дыма
обменяв на пепла ком.
Что одиночество –
и – что ж –
не нашим спорам эта яма подлежала –
зачем я позабыл – и ты умрешь –
ведь помнил – а забыл – такая жалость
твоя
к себе
подобным –
что посметь
и непристойно – выговорить – смерть.
Смотри
как просто –
лишь один мой слог –
он – тяжкий пар – вздох в холоде –
не надо
печалиться:
распад не есть залог
того, что страшен результат распада –
но никогда, послушница, не смей
поцеловать лоб памяти своей.
Жизнь
превращает нас –
а все – одно –
сложи себя – смерть приплюсуй – не станет сумма.
Затем – допьем непомутненное вино,
закусывая сморщенным изюмом –
как и пила его в Иерусалиме –
где была
через прощанье перелетом
в два крыла.
