ПУТЕШЕСТВИЕ
ВОКЗАЛ ИНФЕРНО
Пес к ней приблизился руки лизать смирный –
белые она подставляла руки,
Посередине площади пили мы вермут –
это к разлуке – я говорил – это к разлуке.
Она повторяла: «К разлуке, и непременно.
Да вы и все понимаете сами».
Но не пошли ей за это судьбы надменной.
Хотя и это, наверное, благо.
Амен.
И говорю: в мертвом море есть мертвые броды.
Перейдя, и заказывают эту отраву.
И море само разливает мертвую воду,
настоенную по рецептам Варравы.
– Что ж, будем пить и веселиться будем, – дама сказала, –
а если уж с джином – то жизнь эта точно к хамсину.
Псы собрались на площади перед вокзалом –
все как один
оближут ей руки.
Жестоко, что дама приснилась в белом и немолодая.
Очередь псов собирается с нами выпить за верность.
Что сейчас будет – я угадаю:
будет хамсин на пути к инферно.
Часов пробивается стебель в петлице вокзала,
Что ж, кавалеру и точное время разлуки – благо, знаете сами.
– То есть – мы расстаемся, – она сказала, –
и, пожалуйста,
вермута – даме.
Что теперь делать с пьяною – непредставимо.
Агнец пусть ей приснится, и будем гулять попарно
перед вокзалом «Инферно», где на проходящих мимо
небо шипит, на плевки как потолки пекарни.
И кавалеры все разумеют на идиш, как в Польше, –
вот уж где точно не буду, по крайней мере,
я и вообще никогда больше, наверно, не буду,
кроме тех мест,
где возит автобус на мертвое море.
Да, мы, погружаясь в инферно, лишь возвращаемся аду.
Дамы, наверно, желают, чтобы случилось чудо,
да Мертвое море колышет мерно мертвую воду –
скверно, но я отсюда уже никогда не уеду.
И будем пить вермут и можжевеловку с запахом северной жизни.
Дама сказала, что больше не в силах и хочет сына.
Ах, если верность имеет значенье в джине –
будем считать,
что верен рецепт хамсина.
Ну а теперь о любви, о любви коварной,
ну а пожалуй – лучше за самый вермут.
Ну а теперь, когда мы подошли к инферно,
выпьем за пса и будем вести себя смирно.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В НАЗАРЕТ
Мы с тобою чуть свет поднялись,
и цветы –
голубые цветы –
из-за голубизны
ты сказала купить,
но они не цвели,
ибо ночи у нас холодны.
Продавал в темноте
голубые цветы
развеселый еврей –
эти цветы –
их для белых церквей предназначила ты –
назаретских
церквей.
– И зачем вы торопитесь так в Назарет, –
цветочник смеялся старик –
не сияют
с небес
и уже
не горят –
ни одна звезда не горит.
Сон в Наце́рете,
сон –
а в Нацерете тот –
дым и марево нежное – дым золотой,
что никто не заметит,
как кто-то войдет –
и уйдет по дороге пустой.
Собака залаяла –
так на земле –
ты права –
только сон человечий да лай,
да один кто-то едет –
один на осле –
по дороге на Ерушалайм.
Увы!
я забыл арамейский словарь,
мы так рано проснулись напрасно –
поверь –
и цветы голубых левантийских кровей –
не для белых церквей
Назарета...
зачем
нам понадобилось в Назарет!
Посмотри же скорее:
фигурка вдали
все на холмы взбирается, там –
посмотри! –
из запекшейся бурой пыли.
И тогда только,
к хо́лмам оборотясь,
ты заплакала громко,
навзрыд –
что последние звезды сгорели над ним
и уже ни одна
не горит.
***
Е. Г.
Давай поедем к низкому заливу
справлять каникулы свои,
в том смысле,
что не сезон,
и только эта пристань
торгует рислингом
отсель – до горизонта.
В партере снес заблудшие шезлонги
порыв,
заметим:
ветрено на солнце.
Песок твердеет.
Омертвели волны.
Сдается – наконец – сдержали слово:
закажем жидкое вино арапский рислинг.
За нас с тобой,
любовь моя
Елена!
за то,
как мы недолго собирались
справлять каникулы у низкого залива.
