Михаил Генделев

Елена Толстая

ПОД СЕНЬЮ ДЕДУШЕК В ЦВЕТУ

Рубеж 2000-х годов стал временем подведения итогов двадцатилетней культурной деятельности новой «русской» волны в Израиле. Об одной из таких попыток подведения итогов – шумном семинаре «Геополитика культуры и литературный быт», вылившемся в знакомое противостояние условных «группировок» – рассказывает филолог и литературовед, проф. Е. Толстая.

Семинар в Рамат-Эфале: теплый декабрь, серенький дождичек и цветы, цветы... Много юных лиц, а вечером много стихов. Семинар открыли госпожа Шломит Кнаан, директор министерства абсорбции, и господин Михаэль Роэ, заместитель мэра Тель-Авива, – добрые феи, ставшие у изголовья новорожденного.

Это – первая встреча сотрудников русскоязычных литературных журналов; организатор – журнал «Зеркало». У семинара пышное и малопонятное название: «Геополитика культуры и литературный быт». Суммируем выступления докладчиков.

Профессор Дмитрий Сегал (Еврейский университет) взял «геополитику» не в ее точном и зловеще-романтическом смысле – как одиозную и агрессивную доктрину, отнюдь – он отмел ее истоки, вырвал ее у Хаус- и прочих -хоферов и, структурно мысля, оставил от нее лишь сетку координат: гео – этно – культуро. На эту сетку: горы – равнины, море – континент, Европа – Азия – он наложил израильскую культурную ситуацию. Например: сопоставив геополитику с романтической этнологией, с ее различением почвенных и урбанистических слоев, Сегал заявил, что аналогом почвенного, крестьянского мышления в Израиле является ультраортодоксальный сектор – уже один этот вывод по блеску своему, на мой взгляд, оправдал весь семинар. Правда, обилие иностранных слов изрядно напугало умственно труждающихся и эрудицией не обремененных. Зато сразу взял геополитического быка за его опасные и лженаучные рога поэт Михаил Генделев, вернувший термин по принадлежности Хаусхоферу и объяснивший, что в России сейчас геополитика – это неонацистские журналы «Милый Ангел» и «Элементы» Дугина, что с ней играли в аналитических группах – обслуге «государственников»: он рассказал про Евразию от Дублина до Владивостока, начал было про Ури Цви Гринберга, но за недостатком улик вынужден был закруглиться.

Переводчик Исраэль Шамир, цветущий пожилой юноша с красно-коричневым румянцем во всю щеку, напомнил аудитории, уже порядком подзабывшей стиль и лексику 1950-х гг., но не успевшей почувствовать по ним ностальгию, что настоящая геополитика проста: в мире осталось лишь две силы: ужасный и опасный американский империализм и чудный, нежный и хрупкий третий мир. И мы присутствуем сейчас при решающей схватке добра и зла, при которой гадостный Израиль есть мерзкий пособник, агент и клиент американского империализма в его гнусных колонизаторских замыслах против пасторальных палестинцев. За что ему полагаются адские муки и кол в спину. Тут он перешел на личности, обвинив в предательском пособничестве американскому империализму почему-то моего мужа (М. Вайскопфа – Прим. ред.), поэтому я бросаю перо! – стеснило грудь! – но тогда я все-таки попыталась разбить сосуд клеветника, уж не помню, что я кричала!

На постшамировском вокальном фоне бальзамом на раны пролилась благодатная речь критика Александра Гольдштейна, тихо и грустно сообщившего нам, что российская словесность разбрелась по планете, создались фактически литературные «доминионы», которые, развиваясь на свой страх и риск, несомненно, обогащают «метрополию», однако явление это, которое в любой другой литературной империи было бы принято на ура, натыкается на полное равнодушие (Букер, Букер – захихикали в рядах).

Тему «международной русской литературы» развил поэт Александр Бараш: действительно, русский литературный язык распался на подъязыки, но это даже благотворно. Происходит дифференциация и взаимообогащение. В ярких, заразительных словах поэт призвал нас углубить свой подъязык, что показалось задачей заковыристой, но стоящей. Упомянув «расширение спектра второразрядности» в нынешней русской литературе и «облилипучивание тиражей», авангардный Бараш огульно охаял выбор последних литературных лауреатов, предложил своих, обвинил во всем засилье шестидесятников с их эстетическим консерватизмом, но кончил неожиданно за здравие: международная русская литература нас спасет: она самозародилась и держится на собственной тяге – финансирование государства ей не грозит. Народ явно приуныл.

Искусствовед Григорий Казовский инсценировал перед нами трагедию русско-еврейского эмигранта, «зомбированного сионизмом», которого в Израиле, сионизм изжившем, ждут два пути: либо самоопределение еврейское, галутное и антисионистское – либо израильский постсионизм, то есть антисемитизм, мечтающий об обрыве связей с диаспорой. Есть еще вариант – «русскость как консолидирующий элемент», но он в Израиле непривлекателен на фоне здешних застарелых антирусских фобий. Казовский напомнил, что даже Бялика, оказывается, привлекали к общественному суду за разговор по-русски на улице. Было это в 1926 г. Вегетарьянские были времена!

Писатель и ученый Дмитрий Сливняк говорил об обмелении традиционной, обрядовой еврейской религиозности и о встречном процессе – проникновении еврейской метафизики в широкие светские слои, о новом явлении – многочисленных неортодоксальных кружках по изучению иудаизма: он назвал это «бедной верой». Рассказав о парадоксах еврейского самоопределения, Сливняк закончил так: пытаясь определить свое «еврейство», мы приходим к выводу, что это невозможно, и подходим к какой-то новой теологии еврейского бытия-в-мире, самого по себе, которое подрывает все возможные культурные схемы, в том числе и те, в которые оно себя само пытается загнать...

В этом интеллектуально корректном контексте выделялись своей намеренной необъективностью выступления хозяев семинара: Иры Врубель-Голубкиной и Михаила Гробмана.

Бодрый патриарх русско-еврейского авангарда, художник и поэт Михаил Гробман выступил как идеолог группы «Зеркала». Говорил он исключительно хорошо, одновременно закавычивая голосом свои иногда очень крайние, иногда дурашливые, иногда парадоксальные фразы – одновременно всей душою им сочувствуя.

Начал он с того, что народ не знает своего языка – знает элита. Евреи были элитами, они знали местные языки, у них были многие родные языки: русский в этом ряду есть один из еврейских языков: тут счет идет на тысячелетия, и Россия в этой перспективе не фактор. Однако для нас Россия – культурное начальство и арбитр. Все это, на мой взгляд, было прекрасно сказано.

Тут Гробман заговорил о том. как плохо средний репатриантский интеллигент знает русскую литературу, как сер и темен русско-израильский литератор. Да и с этим можно было бы согласиться, если б он не стал доказывать этот тезис на примере одного из участников семинара, который в данный момент в аудитории как раз отсутствовал. Это было публичное сведение личных счетов: жертва, наконец, появилась, и тут Гробман спустился на уровень вроде: «у тебя тираж не весь продается, тебя в Москве не знают» – «нет продается, нет знают» – «а почему ты бедный?».

Гаже в жизни своей я ничего не слышала. Аудитория вяло негодовала, зачарованная зрелищем настоящего злодейства.

Когда слово досталось редактору «Зеркала» Ире Врубель-Голубкиной, эта обаятельная и изящная женщина, мягко и тактично легкими штрихами набросала картину, сходную, однако, с той, что нарисовал ее муж, – столь же перекошенную, натянутую, как провербиальное одеяло, на себя: израильское общество не знало ничего о русской культуре, которую привезли с собой репатрианты. Функцию арбитра, оценщика, посредника они предоставили Западу – в искусстве, а в литературе посредниками были израильтяне, имевшие представление лишь о русской литературе 40-летней давности. Но не только из-за непонимания эта привезенная культура вызвала к себе враждебность. Деятели ее – репатрианты – не владели международным языком культуры. Они были агрессивны политически, в отличие от традиционно левой ориентации, привычной на Западе, они были правые. Они не были готовы вступить в диалог с израильской культурой, хотели быть изолированным меньшинством. Репатриантская культура – это чернейший правый экстремизм, отвратнейший религиозный фундаментализм и отсталая, провинциальная эстетика: все это сосредоточено в Иерусалиме. В этой культуре надо было разобраться, построить иерархию. И вот, такую иерархию создало «Зеркало», расположенное в Тель-Авиве и стянувшее к себе все светлое, все новое, все открытое диалогу.

Закончила Ира двусмысленным призывом: «Мы хотим объединиться со всеми, равными нам».

На речь Врубель-Голубкиной возразила я: культурные посредники могут быть недобросовестными. Они представляют хозяевам-израильтянам неверную картину. Пример – картина, только что изображенная Ирой. В ней единственным светочем, работающим на уровне мировой культуры, либеральным и владеющим языком авангарда, названо «Зеркало». Получается, что вся остальная культурная деятельность чуть ли не миллиона репатриантов подпадает под определение обскурантистской, фанатической и эстетически несостоятельной. Обобщение такой силы фактически является доносом истеблишменту о политической неблагонадежности и культурной невменяемости всего русского меньшинства. Но суждение это лживо!

Где в этой картине русскоязычной культуры деятельность отделения славистики Еврейского университета, работающего на самом высоком уровне мировой науки? Где деятельность «Еврейской энциклопедии»? Почему об этом ничего не сказано? Чтоб можно было сказать: русские не говорят на языке мировой культуры? Почему не упомянут журнал «Таргум» – пример плюралистического подхода к иудаизму? Чтоб можно было бросить обвинение в оголтелом фундаментализме? Почему Ира не упомянула деятельность либерального журнала «22» за четверть века? Или новейшего, либерального иерусалимского журнала «Время искать»? Чтоб можно было сказать, что все русские – темные фанатики? По какой причине не были упомянуты такие авангардные журналы и альманахи, как замечательная «Саламандра» Тарасова и Шаргородского, как «Слог» Малера и Зунделевича, «Обитаемый остров» Кудрявцева и Шаргородского, «Симург» Сошкина и Гельфанда, наконец, как целая серия публикаций Даны Зингер: «ИО», «Двоеточие» и т. д. (кстати, все это – иерусалимские издания)? Чтоб можно было утвердить свою монополию на авангардизм?

Что я хотела еще сказать?

Не потому ли на почти все эти издательские предприятия никто не дал ни гроша? В чьих же интересах происходит на протяжении четверть века это нашептывание в уши истеблишменту: «Не печатайте их, они плохие, они вас не любят. Печатайте только нас». Может быть, это и есть желанный «диалог»? Тогда к нашей чести, что желающих в нем участвовать можно пересчитать по пальцам (одной руки).

В чьих интересах уже четверть века на наших глазах происходит выталкивание в аутсайдеры, жупелы, жертвы – всех, кто поярче, поспособнее, почестнее? Истеблишменту сладко слышать, что никого достойного внимания в русско-израильской культуре не было, нет и никогда не будет. И услышать это в очередной раз на сегодняшнем семинаре «Зеркала».

На вечернем и последнем заседании выступали редакторы журналов. Мне кажется, лучше всего закончить этот отчет словами Александра Воронеля, редактора журнала «Двадцать два»:

«Мы поняли, что только взаимная поддержка может помочь общему делу. Мы начинали, когда не было и надежды на общение с Россией. Мы отказались от веры в “центр”. Если считать Москву центром, обязательно окажешься в провинции. Мы действовали, как если бы центр был здесь. Поэтому нас читали».

Можно только надеяться, что что-то начнет, наконец, сдвигаться в нашей культурной ситуации. А пока русская журналистика (как поведал Яков Шаус) находится в жалком положении, без доступа к информации, без какого-либо подобия равенства с израильской в оплате, без всякой социальной защиты. То, что при этом вообще возможно культурное творчество, – это чудо.

Выступления редакторов журналов и были такими рассказами о чудесах. Как хотелось бы, чтоб их новые начинания были поддержаны.

Общее впечатление от семинара однозначно: попытки культурного комиссарства в незабвенном МАПАМовском стиле прозвучали нестерпимо архаично, а по-человечески – просто бессовестно. Семинар показал как раз обратное тому, что пытались показать его устроители.