Тексты и контексты

Сергей Шаргородский

ИЗРАИЛЬСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ САМИЗДАТ

 

Об интереснейшем феномене израильского литературного самиздата – в заметке Сергея Шаргородского и беседах с И. Малером, а также Гали-Даной и Некодом Зингерами.

 


  

В этой небольшой заметке мне хотелось бы рассказать о таком любопытном явлении литературной жизни «русского» Израиля, как неофициальная периодика, в просторечии – литературный «самиздат».

Термин, безусловно, весьма расплывчат – поэтому нужно пояснить, что под «самиздатовскими» изданиями и «неофициальностью» я понимаю здесь прежде всего независимость и в первую очередь независимость финансовую.

В отличие от своих более счастливых или несчастных (как посмотреть), но всяко более долговечных собратьев, «самиздатовские» издания не зависели от поддержки тех или иных общественных организаций, фондов, объединений, коммерческих компаний либо государственных инстанций1.

Литературный самиздат выпускался силами немногочисленных энтузиастов, которые могли рассчитывать, в лучшем случае, на некоторую помощь типографов или единовременные дотации из всевозможных эфемерных источников. Но чаще всего «самиздатовские» издания публиковались на скромные средства их создателей, к тому же редко или почти не мыслились как издания коммерческие.

Несмотря на подобные трудности, «самиздатовской» периодике удалось стать неотъемлемой частью русско-израильской литературы; на протяжении двух с лишним десятилетий – а особенно в середине 1980-х – начале 1990-х гг. – независимая периодика во многом определяла как лицо этой литературы, так и ход и направленность литературного процесса.

Такой успех независимой периодики был обусловлен редакционной свободой, в том числе в выборе текстов и авторов, и большей, в сравнении с «толстыми» журналами, открытостью к актуальной литературе и литературно-художественному эксперименту.

Вместе с тем, израильский литературный «самиздат» мало чем отличался от европейских, американских или российских исторических и синхронных образчиков: редакционная политика зачастую зависела не только от эстетических, но и от групповых, а порой и личных интересов создателей того или иного издания.

 

***

 

Первым «самиздатовским» изданием новой иммиграции, превратившейся к началу 1970-х гг. в настоящую волну, стал журнал «Ами» под редакцией М. Левина и В. Фромера (три выпуска в 1970-1973 гг.). Об истории журнала исчерпывающе рассказал В. Фромер2; журналу и впрямь удалось войти в историю, напечатав в последнем и самом объемистом номере с черно-белой обложкой блистательную прозу В. Ерофеева «Москва-Петушки».

Середина 1970-х годов была отмечена двумя изданиями с названиями, взятыми из библейского бестиария и еврейских преданий – «Левиафан» и «Голем».

«Левиафан» (три номера в 1975-1981 гг.) представлял собой газету довольно большого формата, выпускавшуюся от лица одноименной арт-группы. Хотя это издание тиражировалось, весь текст был написан от руки убористым почерком отца-основателя «Левиафана» М. Гробмана – крепкого, но не особо одаренного художника, по недоразумению считавшего себя «авангардистом». Недостаток дарования возмещался безудержной саморекламой; основной задачей издания являлось, на языке современных PR-специалистов, «позиционирование» Гробмана в качестве виднейшего деятеля «второго русского авангарда» (термин художника) и выдающейся фигуры в израильском искусстве. Наряду с текстами подпольных московских поэтов здесь печатались бесконечные дневники редактора, манифесты «Левиафана» и т.д.

Одновременно под эгидой объединения студентов-иммигрантов в Еврейском университете Иерусалима начал выходить журнал «Голем». Тоненькое и крайне задиристое издание (два номера в 1975 г.), которое редактировали славист М. Вайскопф, лингвист М. Клайнбард и М. Евзлин3, принялось резво атаковать всех и вся: так,«Голем» едко высмеивал маловразумительные манифесты Гробмана и выступил с резкой критикой гастролировавшего в Израиле А. Галича.

После некоторого перерыва, эстафету принял прозаик, библиофил, художник и издатель И. Малер (1943-1997), владелец единственного в те годы магазина русской книги в Иерусалиме; в 1982 г. он вместе с И. Зунделевичем выпустил первый номер журнала «Ситуация».

В беседе с автором этих строк И. Малер изложил причины, которые привели его к мысли выпускать журнал: постоянное сужение пространства для публикаций, неприемлемость или «неформатность» определенных текстов для существующих изданий, накопление большого количества материала, не находящего для себя никакого печатного выхода4. С некоторыми поправками, все эти соображения справедливы для любого издания израильского литературного самиздата.

Журнал «Ситуация», носивший в основном экспериментальный характер, выпускался нерегулярно, опять-таки по мере накопления материала (и, по словам И. Малера, «неувязки с жизнью»): последний, четвертый, номер вышел в свет в 1992 г.

В 1987 г. у Малера возникла идея нового журнала – журнала «читабельных текстов более широкого круга», «журнала на уровне <…> сочетания утонувших текстов и текстов интересных»5. По соседству с забытыми рассказами или приключенческой повестью в журнале «Черная курица» появлялись тексты И. Бродского, А. Волохонского или Л. Аронзона. Два номера «Черной курицы» (страницы журнала редактор размножал на ксероксе и клеил вручную) быстро разошлись по библиотекам и частным собраниям и с тех пор, как многие издания литературного самиздата Израиля, стали библиографической редкостью.

В том же году по инициативе автора настоящей заметки в Тель-Авиве был издан литературный альманах «Саламандра»; соредактором альманаха стал поэт В. Тарасов. По мысли редакторов, альманах был призван хоть как-то изменить ситуацию полнейшего литературного застоя, которая воцарилась в то время.

Второй и последний выпуск альманаха вышел в 1989 г. В «Саламандре» были опубликованы стихи и проза А. Волохонского, М. Каганской, М. Генделева, И. Бокштейна, И. Бурихина, Л. Гиршовича, К. Тынтарева, В. Тарасова, переводы из Ж. Лафорга и К.-Г. Юнга и др. произведения.

Год этот оказался рубежным: на горизонте уже вздымалась новая и вполне внушительная иммигрантская волна, которой предстояло принести на берега Средиземного моря свыше миллиона бывших советских граждан.

Принесла она и новые формы литературного быта: многолюдные вечера и чтения, объединения наподобие Иерусалимского литературного клуба (ИЛК). Вскоре после создания ИЛК в 1991 г. возник и журнал «Обитаемый остров» (ред. С. Шаргородский, зам. редактора – поэт и филолог Д. Кудрявцев, три номера в 1991 г.). Журнал был означен как «вестник» ИЛК, однако являлся «самиздатским» с финансовой точки зрения, редакция же проводила осознанно самостоятельную политику.

Немало функций прежних «самиздатовских» изданий приняли на себя литературно-публицистические приложения к повлявшимся повсюду, как грибы, русскоязычным газетам. Но и в них, за немногими исключениями, фактически не было места ни для поэзии, ни для пограничных жанров, ни для прозаических или эссеистических текстов, выбивавшихся за «узаконенные» рамки и т.д.

Сознавая эти ограничения, И. Малер, В. Тарасов и И. Зунделевич приступили в 1993 г. к изданию журнала «Слог: Иерусалимский вестник культуры» (издание прекратилось в 1994 г. после третьего номера).

В 1993 г. вышла в свет и «Иерусалимская поэтическая антология», составленная поэтами А. Барашем и М. Королем, со стихами составителей, а также А. Верника, И. Бокштейна, Е. Игнатовой, К. Капович и др. авторов и статьями А. Бараша, И. Сермана и яркого писателя А. Гольдштейна. То была, насколько можно судить, попытка оформить некую поэтическую группу вразрез с истинной или мнимой литературной «иерархией» (А. Бараш и А. Гольдштейн, в противовес концепции «израильской литературы на русском языке» М. Каганской, М. Генделева и ряда др. литераторов, выдвинули также идею литературы «средиземноморской ноты»).

Год спустя началась поистине подвижническая издательская деятельность поэтессы Г.-Д. Зингер и ее мужа, художника, прозаика и эссеиста Н. Зингера. Под редакцией этой четы и И. Малера в 1994-1995 гг. вышли в свет шесть номеров рукодельного малотиражного журнала «И. О.»6.

По описанию А. Ротенберга, «И. О.» «являлся по существу не журналом вовсе, а, скорее, постмодернистским монтажем из текстов самых различных авторов. Понятие “публикации” было чуждо идеологии покойного <журнала>, в котором само соседство текстов исполнено смысла (произведения комментируют друг друга, отрицают и пародируют сами себя, образуя некий сверхтекст, где журнал становится книгой, безумной прихотью художника-универсала…)»7.

После добровольного закрытия «И. О.» та же «редакционная команда» в 1995 г. начала выпускать изящный, проникнутый духом литературной игры журнал «Двоеточие» (заметим, что благодаря переводческим усилиям Гали-Даны и Некода Зингеров читатель журнала смог познакомиться с большим количеством произведений современной израильской литературы).

Просуществовав некоторое время в печатной версии, журнал «Двоеточие» ушел в сеть, и его онлайн-версия продолжает благополучно существовать по сей день (в общей сложности с 1995 г. выпущен 21 номер «Двоеточия», включая сдвоенные). В 1997 г. Г.-Д. и Н. Зингеры выпустили также шесть номеров детского журнала «Точка точка запятая».

Своеобразным ответвлением литературного самиздата стал молодежный панк-анархический журнальчик «Хомер» (25 номеров), выпускавшийся в 1994-1996 гг. А. Мухом. В 1997 г. под редакцией А. Муха и А. Галушко был издан альманах «Ништяк: Проза русского литературного подполья» («подполье» это объединяло главным образом пристрастие к наркотикам и дислокация в Лифте, заброшенной арабской деревне у въезда в Иерусалим).

На фоне обдолбанного бормотания «лифтян» выгодно выделялся альманах «Оно» (Иерусалим, 1999) и литературно-художественный альманах «Симург» под ред. филолога и поэта Е. Сошкина и Е. Гельфанда (Иерусалим, 1997) – «солидная» визитная карточка литературной молодежи. Занятно, что участники «Симурга» заявили о себе не как ниспровергатели, что было бы ожидаемо, но продолжатели: в альманахе была помещена целая серия интервью с видными литераторами прежнего поколения от И. Бокштейна до М. Каганской. Уже на сломе десятилетия вышла представительная антология журнала «Двоеточие» («Двоеточие: Поэтическая антология», 2000).

Наиболее заметные издания израильского литературного авангарда 1990-х гг., таким образом, были связаны с Иерусалимом; но и в других городах выходили «самиздатовские» издания – например, журнал фантастики «Миры», издававшийся в Реховоте группой энтузиастов и писателей-фантастов во главе с Д. Клугером (1995-1996, 4 номера).

В ХХI веке израильский литературный самиздат, в связи с распространением интернета (включая блогосферу и социальные сети), общим упадком интереса к изящной словесности, безвременной смертью видных литераторов (И. Малер, А. Горенко, М. Генделев, М. Каганская, А. Гольдштейн), новым рассеянием пишущих по-русски израильтян, обращением их к публикациям в России и т.п. постепенно сходит на нет либо уходит в сеть.

Последними по времени значимыми изданиями такого рода стали «Знаки ветра», сетевые поэтические сборники под ред. В. Тарасова (7 выпусков в 2009-2013 гг.)8 – очередная попытка очертить контуры нового поэтического поколения (как часто бывает с самиздатовскими изданиями, перегруженная текстами самого редактора) – и составленная им же «Альтернативная антология прозы: Русский Израиль на рубеже веков» (2012). 

 


 
1. Такая поддержка могла выражаться в виде денежных вливаний или закупки определенного числа экземпляров «толстых» журналов.

2. См.: Фромер В. Иерусалим – Москва-Петушки // Иерусалимский журнал. 1999. № 1.

3. Позднее все трое вернулись к журнальной либо издательской деятельности: М. Клайнбард в свое время основал в Иерусалиме издательство «Лексикон», М. Евзлин периодически выпускает книги под маркой собственного издательства в Мадриде. М. Вайскопф в конце 1990-х-начале 2000 гг. совмещал научную работу с редактированием журн. «Солнечное сплетение» (1998-2004, 18 книжек, совместно с Е. Сошкиным); это замечательное во многих отношениях издание не подпадает под наше определение «самиздата».

4. Шаргородский С. «Один из способов жизни…» (Разговор с И. Малером) // Двоеточие. № 11 (http://polutona.ru/?show=dvoetochie&id=289).

5. Там же.

6. По воспоминаниям Г.-Д. Зингер, «вкратце дело было так. В 1994 году решили мы прибегнуть к классическим методам самиздата и выпустить в свет свой собственный журнал. Решили и сделали. Собрали тексты, выклеили макет, что было набрано – в наборе, что было на машинке отпечатано – в машинописи, что от руки переписано – в рукописи, картинок подобрали, сколлажировали и на ксерокопировальной машине в разных конторах, где авторы сторожами служили – отксерили. Иной раз десять страниц успеем отксерить до шухера, иной – все двадцать, а иной – и вовсе ни одной, приедем среди ночи, а машина и не работает! Долго ли, коротко ли, отпечатали первый номер, на картонных обложках <Некод> 50 раз подряд от руки вывел №1, я на задней стороне обложки список авторов в алфавитном порядке 50 раз подряд переписала, а Изя Малер скрепки здоровенным скоросшивателем вбил – штук сто, по крайней мере, если не считать те, что погнулись и поломались. Потом еще корешки черной изоляционной лентой укрепили и дело сделано – можно презентацию устраивать. И так шесть раз на протяжении 1994-95 г.г. – вышли шесть номеров: №1, №2, №3, №4-5, №6а и №6б. Каждый номер был в некотором роде тематическим, 1-й посвящался теме открыток, второй – зеленой и белой тематике, лиственной и снежной, третий – островной, четвертый-пятый – детективно-бедламной, шестой (а) – бестиариям, а шестой (б) – кулинарии. После этого возник журнал “Двоеточие”, выходивший уже тиражом 500 экз., памяти же “ИО” была учреждена литературная премия, названная соответственно, премия ИО» (http://crivelli.livejournal.com/166853.html?thread=816069).

7. Ротенберг А. Вместо некролога // Двоеточие. 1995. № 1.

8. В 1998 г. появился также литературный сайт «Остракон» израильского поэта А. Бараша  (в настоящее время не существует).

 



Берта Риненберг


ПРОЩАНИЕ С «И.О.»

(Счет на три:
и-раз, и-два, и три)

 

И не больше, и не меньше – именно трое редакторов журнала «И.О.» – Гали-Дана Зингер, Некод Зингер, Исраэль Малер – решили распрощаться со своим детищем, потому что… и чтобы…

 

Б. Р.: В какие тона будет окрашена наша беседа – в мажорные или минорные?

 

Д. З.: Коль скоро мы собрались попрощаться, то минор – заданность, он содержится уже в самом слове «прощание». Но тут место некоторой патологии – этакая «Оптимистическая трагедия», мажорненький минор. От «И.О.» нам остаются две точки: «Двоеточие».

 

Б. Р.: Итак, почему же номер 6 – он же последний?

 

Д. З.: Скажем так: закончился годовой цикл, был доведен до конца некий эксперимент… Круговорот литературных вод в природе.

 

Б. Р.: Что же каждый из вас может сказать о своем «эксперименте»? Что получилось, когда однажды «лебедь, рак да щука» «затеяли сыграть квартет» – вернее трио?

 

Вместо ответа И.Малер протягивает текст:

«Вместо ответа он протянул текст: Уже не раз на бреющем полете бомбардировщика судьба с опасной бритвой склонялась над клоконами русских литературных журналов. Ртутные их ноги (жестяные воротники (алюминиевые штаны с заклепками)).

И мы – авторы, члены семьи несуществующего короля (эмигранты растворившейся метрополии) аборигены территории ветра)).

ИО – жизнерадостная корова, уносящая на спине своей славянку, что так ах-прекрасно изобразил Серов, веселила наши ноги, мехом вовнутрь грела наши сердца, оставляла нас пресыщенными и пропоенными, но оставила же.

Но оставив нас, оставила нам замечательного теленка Двоеточие, прозванного так из-за его внимательных, умных глазенок, в которых светится бездна таланта. А хвостик!»

 

Д. З.: «И.О.» был попыткой сделать живой литературный журнал. Он был задуман не собранием разрозненных произведений – проза, стихи, эссе, etc – коллективным текстом, единым целым. Здесь можно много бы поговорить о редакторском насилии, о прелести тоталитаризма, придающей осмысленность авторскому существованию. Но поскольку наш триумвират – прежде всего – авторы, то стоит, пожалуй, пощадить наши чувства.

На страницах «И.О.» тексты жили совместной, общинной жизнью – за други своя – вступали друг с другом в контакты, дополняли и комментировали друг друга. Каждый текст, каждый автор существовали сами по себе – и в то же время вместе со всеми.

Вместо ответа Н. Зингер нарисовал такое…

 

Б. Р.: Расскажите об оформлении журнала.

 

Н. З.: В рекламном объявлении «И.О.» был бы, вероятно, назван «богато иллюстри- рованным журналом». Его визуальный ряд значит, может быть, не меньше, чем текстуальный. На самом деле, литературные журналы так не оформляются. Дело в том, что эти коллажи, открытки, кадры из фильмов, старые карты, карикатуры и энциклопедические таблицы вовсе и не были оформлением. Это был дополнительный сквозной текст, иногда вторгавшийся в область литературы (фотороман, визуальная поэзия), иногда служивший комментарием, и всегда – необходимым связующим звеном между текстами. Каждая книжка журнала при этом выглядит иначе, подход меняется, но «И.О.» всегда узнаваем. В случае «И.О.» можно говорить о ряде экспериментов, среди которых один из самых забавных – это как раз визуально-литературная игра, характерная для неоэклектики, открытие границ, до сих пор по недоразумению охраняемых.

 

Б. Р.: Значит, эксперимент удался?

 

Д. З.: Такой эксперимент изначально обречен на успех. Он заключен в самом экспе- рименте.

 

Б. Р.: Какой вам видится судьба журнала в будущем?

 

Н. З.: Он катастрофически поднимается в цене.

 

Побеседовав так, редакторы-оформители разошлись, вежливо сказав минорное «му» друг другу и мне.

  

 


Двоеточие (Иерусалим). 1995. № 1.

 

 

ОДИН ИЗ СПОСОБОВ ЖИЗНИ

 

Разговор с Израилем Малером

 

Наш разговор состоялся в 1993 или 1994 году, за несколько лет до смерти Израиля Малера, в его иерусалимском книжном магазине. Беседа о литературном «самиздате» растянулась на весь вечер. В ней участвовали Малер, В. Тарасов, Д. Кудрявцев и С. Шаргородский – создатели таких изданий, как «Ситуация», «Черная курица», «Саламандра», «Обитаемый остров», «Слог» и др. К сожалению, моя работа, посвященная израильскому «самиздату», в свое время осталась незавершенной; возвращаясь сейчас к этой теме, приведу некоторые фрагменты разговора с И. Малером, в котором он рассказывал о своих изданиях.

 


 

 

Сергей Шаргородский: Восстановим хронологию. Первая «Ситуация» это какой год?

 

Израиль Малер.: Первая «Ситуация» – восемьдесят второй год, октябрь месяц.

 

С. Ш.: До того ничего не было? Отчего вдруг появилось это издание?

 

И. М.: Из журналов – нет. Ситуация складывалась следующая, на мой взгляд – буду говорить о чисто авторской ситуации… Приехал я в конце семьдесят восьмого. Я не рассчитывал на то, что в Израиле существуют журналы «Сион», «Двадцать два», «Время и мы» и прочие. Никакой информации у меня об этом не было. Приехал автором, который публиковался как журналист, частично автором рассказиков и так далее, в основном автором богемы, чтений в кафе, самиздата.

Общее устремление у меня было свойственное не моему писательскому характеру, а тому, что было принято в России – тому, что я называю «Нагибиным». Ни в коем случае Нагибина не хочу обидеть. Лидин, Нагибин, Славин – такая стандартная, хорошая, крепкая русская советская литература, чисто выписанная, с оборотом в неоклассику. Как автор, я остался в Израиле в некотором одиночестве (хотя были публикации, опять-таки в «Двадцать два», я писал рецензии, опубликовал рассказ, какие-то стихи). Тем не менее, оставшись, как автор, почти в полном одиночестве, освободившись от того, что было навязано и принято в Союзе как литература, я столкнулся с другим: чем лучше я начинал писать по сегодняшним своим меркам, тем труднее мне стало публиковаться. А процесс был необратим, потому что именно эта литература была свойственна мне. В какой-то момент закрылось «Эхо», закрылся «Ковчег». У меня в «Эхо» должна была идти пьеса, у Зунделевича что-то должно было идти, так что нам очень «повезло». Я понял, что если рассматривать судьбу писателя одновременно как судьбу публикаций, то двигаться мне некуда. Возвращаться опять к писанию в стол не очень хотелось, хотя не так это вредно.

И тогда возникла мысль о самиздате. Не о советском самиздате, то есть запрещенной литературе, а той литературе, которая по каким-то создавшимся канонам существующих журналов неприемлема для них. Не потому, что они были плохие, просто у каждого журнала свой жанр. Однажды ночью я крутился и думал, куда это девать и что с этим делать. Я видел вокруг себя некое пространство текстов, и не только своих, которые хотелось перед людьми показать, открыть. Показать возможность работы с текстами, которым совершенно не было места в этих журналах. Это подтолкнуло меня к идее обратиться к Зунделевичу. Утром я ему позвонил. Встретились днем, я изложил эту идею, идея ему понравилась. Таким образом вышел первый номер «Ситуации».

 

С. Ш. : Как технически делался журнал? Кто-то сидел и на машинке тюкал?

 

И. М.: Да, тюкала первая жена Зунделевича, потому что я ненавижу перетюкивать свои произведения заново. Зунделевич, насколько я знаю, тоже не очень это любит. Она это перетюкала, мы сняли на ксероксе определенное количество экземпляров. Как ни странно, журнал нашел очень хороший отклик, особенно в Штатах… Выпустили мы всего четыре номера. Чем дальше это шло, тем лучше были отклики, и вот Зунделевич обладает информацией, что на Западе доходила цена чуть ли не до ста долларов за экземпляр. Конечно, были случаи пиратства, фотографирования. Кузьминский написал отдельную статью о журнале в американской газете, с большими похвалами. Журнал был принят.

 

С. Ш.: Каков был тираж первого номера?

 

И. М.: Первый завод был десять экземпляров. Потом были допечатки.

 

С. Ш.: Что определило выбор авторов? Я понимаю, что каждый из составителей хотел дать свои тексты, так? В первом номере есть тексты Зунделевича, тексты Малера…

 

И. М.: Тексты Зунделевича, Малера, Ильи Косых. В дальнейшем в «Ситуации» печатались Волохонский, Гробман, Кузьминский, Юхвиц. Определяла – художественная позиция в плане неприемлемости того, что они делали. Мы же понимаем, что на Западе каждый может издать свою книгу с любой экспериментальной вещью. Но когда человеку надо опубликовать не сто пятьдесят и не двадцать рассказов, а два-три, он натыкается на некую проблему.

 

С. Ш.: У меня возникает несколько вопросов, которые, наверное, взаимосвязаны. Во-первых, почему не книга – ведь у каждого из авторов, скорее всего, имелся набор текстов, которые потянули бы на книгу. Во-вторых, почему издание было заранее заявлено как некоммерческий журнал?

 

И. М.: Хотя в результате он оказался коммерческим. <…> Почему не книга? Потому что мы еще находились на некоем пути выискивания самих себя. Несомненно, «Ситуация» сыграла свою роль в том, что сегодня делает Зунделевич и что произошло в дальнейшем со мной, как с автором. Надо было увидеть эти тексты в глазах других людей, в откликах, проверить их, выслушать. И это помогло нам в дальнейшей работе. Книга – более серьезный поступок в некотором плане, хотя и журнал, несомненно… Почему не коммерческий? Потому что нас интересовало, в первую очередь, само издание. Мы не считали, что вкладываем деньги. Практически мы их поначалу и не вкладывали, хотя последние номера делались на компьютере, имели более цивильный вид. Нашей целью была именно рекогносцировка, проверка на приемлемость. Например, когда Саша Бренер начал мне рассказывать, что в Союзе видел мои рассказики о числах и так далее, я понял, что этот путь все же более или менее правилен. Кроме того, мне кажется, что даже те рассказы, которые я назвал, появившись в другом журнале – таком, как «Двадцать два» – не дали бы той реакции, они бы выглядели экспериментальной прозой на фоне нормальной прозы. В «Ситуации», поскольку журнал сам по себе был экспериментальным, они выглядели нормальными текстами. Мы никого не пытались шокировать или удивлять своими текстами, потому что круг был заранее почти описан. Мы как бы проверяли свои тексты в своем кругу. Когда выходило шире, было всегда приятно.

 

С. Ш.: Как воспринял «Ситуацию» тогдашний литературный истэблишмент, сложив- шийся здесь? Разумеется, при условии, что кто-то вообще видел журнал?

 

И. М.: Его видели. Во-первых, как ни странно, его заказали очень много университетов Запада – Германии, Франции и в основном Штатов. Во-вторых, помимо Кузьминского, была реакция Янечека, Боулта и других людей, которых я очень уважаю. Третье – это, скажем, реакция Рафы Нудельмана. Он сказал: «Да, это очень хорошо, но это не для нашего журнала, у нас бы это никогда не могло появиться». То есть он подтвердил правильность этого поступка. Недаром я предложил для журнала название «Ситуация». Мы попали в ситуацию, когда нам, как авторам, необходимо было себя проверять. Показывать друг другу? Мы вышли уже из этого состояния, когда друг друга хвалят на кухне за бутылкой водки и кислой капустой и один другого называет гением.

 

С. Ш.: Постепенно круг авторов все же расширился…

 

И. М.: Ну естественно, поскольку, как я уже говорил, журнал был принят очень многими неожиданно хорошо. Причем это никак не говорит об уровне текстов. Это говорит именно о позиции как таковой, выбранной журналом. Должен сказать, что «Ситуация», в некотором роде, породила газету «Назад» во Франции, которая стала выходить гораздо позже. С нее началась «Мулета»… Просто «Мулета» гораздо шумнее и, так сказать, гораздо более настойчивая, требующая к себе больше внимания. «Ситуация» – более тихий журнал. Я думаю, что и «Черновик» американский в какой-то мере является детищем «Ситуации», потому что именно к авторам «Ситуации» обратился Очеретянский.

 

С. Ш.: Если не ошибаюсь, в издании журнала был какой-то довольно значительный перерыв. Чем это было вызвано?

 

И. М.: Перерыв был довольно большой. За десять лет вышло четыре номера. Как раз в девяносто втором году можно было праздновать десятилетие и выход четвертого номера. Дело в том, что мы не ставили себе задачу издания журнала как постоянного. Это – ситуация. Ситуация, которая вынуждала создавать «Ситуацию». Это один из способов жизни. Не спрашивают же человека, почему он так часто или редко женится.

 

С. Ш.: Иными словами, номер выходил, когда вы с Зунделевичем понимали опять накопилось определенное количество текстов?

 

И. М.: Нет – опять накопилась определенная неувязка с жизнью. Тогда мы в грустных размышлениях снова сталкивались и говорили: «Что же делать? Давай выпустим еще один». Чтобы немножко, как-то облегчить себе существование.

 

С. Ш.: При этом «Ситуация», да и другие твои журналы, производят впечатление на редкость отстраненных, хотя бы по сравнению с нашей «Саламандрой», которая резко ввязалась в сугубо литературные, групповые, силовые игры…

 

И. М.: «Ситуация» была литературной в другом плане. У меня идея журнала возникала все время как идея автора, которому негде печататься. Меня печатали, «Континент» печатал, «Черновик», но меня не удовлетворяло то пространство, на котором я мог печататься. Публиковать себя в «Континенте» – это, с одной стороны, хорошо: журнал, который доходил до России, который читал весь мир, который был известен, входил во все библиотеки и прочее. Но журнал «Континент» не пытался засеять некое культурное пространство. Он был достаточно неконцептуален, он мог одновременно печатать Бродского и какую-нибудь полнейшую бездарь, потому что она была антисоветчиной. Он мог печатать Сашу Соколова и Веничку Ерофеева, Владимова и опять какую-то бездарь, потому что это пришло «по каналам самиздата». Культурной концепции у журнала не было, это политическая концепция.

В тот момент, когда я немножко понял себя как автора, я осознал, что помимо счастья несомненно возникает еще и страх провала… Одно дело быть молодым петушком и прыгать на насесте: ах, как я умею писать, как я умею рисовать и так далее. Другое дело осознать, как этот талант можно провалить и потерять. Да и вообще, что с ним делать? И на фиг этот талант нужен, когда он тебе, кроме беспокойства, ничего не дает? Не дает жить ни семейной, ни материальной жизнью, ни разговаривать с людьми нормально. Конечно, пытаешься создать некое пространство. Нащупыванием этого пространства и была «Ситуация». Проверка – могу ли я так писать? В смысле, я уже видел, что могу, но имею ли я право так писать? Принимается ли такое письмо людьми?

Многие вещи на сегодняшний день мне кажутся устаревшими. Эксперименты оказались вроде бы бесполезны, потому что где-то это уже делалось. Это наши недостатки, наше незнание. С другой стороны, на какие-то эксперименты мы вышли своим путем и делали их иначе. Это литературная игра, но не в плане сведения счетов с кем-то или выяснения отношений и прочее, а выяснение отношений с собой как с автором. Воспроизводство кислорода.

 

С. Ш.: Кроме «Ситуации», ты также издавал «Черную курицу».

 

И. М.: «Черной курицы» вышло два номера. Восемьдесят седьмой примерно год. Моя идея была в следующем: мы все живем, мы все что-то читаем. Когда речь идет о Хлебникове, о Цветаевой и так далее, мы все это все знаем. Когда мне бы довелось, скажем, в прошлые годы прочитать Чурилина и больше бы никто его не читал, я бы начал думать, каким образом не только знакомым, а еще ста человекам показать Чурилина. Кроме того, есть и вполне читабельные тексты более широкого круга. Есть фотографии, есть документы. Была попытка сделать такой журнал на уровне интереса, не в плохом смысле «занимательного чтения», а сочетания утонувших текстов и текстов интересных. Делался он опять-таки на ксероксе. Я его сам расклеивал, потом кое-что допечатывал на машинке, кое-что просто переснимал по-наглому. Были составлены два номера «Черной курицы», в которые входил, скажем, Ежи Шанявский с иллюстрациями Мруза и одновременно довольно слабая книга, но по-своему интересная, продолжение «Острова сокровищ» Стивенсона. То есть попытка именно такого более широкого литературного среза. Журнал был, в некотором плане, достаточно базарный.

 

С. Ш.: Идея уже была более коммерческая?

 

И. М.: Да, идея более коммерческая… И опять-таки, щуп немножко в другую сторону. Там публиковались и Волохонский, и Милославский был, и были стихи Бродского, которые он до сих пор не упомянул, из журнала «Мурзилка» (не знаю, помнит ли он о них), Аронзон и так далее. То есть попытка в дом внести того же Бродского посредством каких-то других авторов. Но это более стандартная журнальная идея. Мне казалось, я очень много знаю из того, что люди не знают. А тексты хотелось людям подарить.

 

С. Ш.: И что оказалось?

 

И. М.: В результате оказалось, что у меня просто нет сил его делать. Два номера было распродано, до сих пор остались какие-то заказы, опять же в основном от университетов.

 

С. Ш.:Интересно было совершенно самому делать такой журнал?

 

И. М.: Это было интересно, потому что каждый эмигрант действительно хочет издавать свой журнал. Явление совершенно законное. Но, поскольку я себя не рассматривал как «каждого эмигранта», мне хотелось понять, что меня не устраивает в других журналах. Что могло бы там быть. Попробовать «Ситуацию», попробовать «Черную курицу». Это в некотором роде полярные издания. Потом был задуман журнал «Календарь», который не имел счастья выйти. Был задуман альманах «Стефания», который был уже готов и тоже не вышел. И на костях этих изданий появилась идея «Слога».

 

С. Ш.: Итак, мы перешли к «Слогу».

 

И. М.: Вот со «Слогом» – это мне очень интересно. Помимо общей унылости жизни, помимо той самой авторской ситуации, когда автор видит, что читатель не готов к приему его текстов, а если он их читает, то читает совсем другие тексты… Безвыходность – моральная безвыходность, авторская безвыходность и прочее – натолкнули меня на мысль о том, что насчет «Стефании» я рано остановился. Делать ее одному мне не хотелось, я это не люблю.

Я обратился к Тарасову. Он принял эту идею совершенно правильно, сказав, что я идиот и что денег на это нет и не будет и не хрен об этом думать, есть в жизни другие заботы. Тогда я пошел к Виктору Фишеру и предложил ему некую идею журнала, которая была Виктором принята и в дальнейшем несколько изменена. В принципе, без Фишера, конечно, этот журнал не имел бы возможности появиться. А поскольку мы с Тарасовым совершенно не представляем собой культурного единства, мы пришли к выводу, что необходим третий человек. Третий человек был предложен Тарасовым – Зунделевич. Я ему позвонил, Зунделевич тоже замахал руками и затопал ногами: да на фиг нужно, уже есть «Двадцать два». Но мы ему объяснили, что этот журнал ни в коем случае не является ни повторением, ни дубликатом, что его цель совершенно иная. Цель – вытаптывание литературной площадки, создание необходимой атмосферы. И тогда дело понемножку стало двигаться.

 

С. Ш.: Я вот сейчас подумал – с чем связан этот коллективизм израильского «самиздата»? Было такое время в Израиле, когда журналы связывались с именем одного редактора. «Двадцать два» это Нудельман, «Время и мы» это был Перельман, «Круг» это был Мордель. А наши издания, за исключением гробмановского «Левиафана» и твоей «Курицы», все коллективные.

 

И. М.: Думаю, это вызвано общим интересом. Есть в этом нечто студенческое, но поскольку ни Шаргородский, ни Тарасов, ни Зунделевич, ни Малер не умеют ни выбивать, ни создавать фонды, трудно представить себе, чтобы кто-то стоял во главе и отвечал за все это. В принципе все делается на взаимной поддержке, поэтому тут не может возникнуть конфликтной ситуации главного редактора, который накладывает вето. К примеру, в нашем журнале категорически нет главного редактора. У нас категорически нет обязательств по объему, дабы не пришлось всовывать плохой текст, потому что недобрали страниц. У нас категорически нет рубрикации – по той же причине. «Ах, у нас нет поэзии, давай всунем мадам Помпадур», лишь бы рубрика «Поэзия» существовала. Мы отказались от этого принципа вообще. Кроме того, мы назвали издание «Вестником культуры», четко понимая наши возможности. На то, что понимается обычно под словом «журнал», мы сегодня не тянем. Тексты довольно короткие, издание достаточно тонкое, поэтому называть его «журналом» было бы несправедливо. Кроме того, журнал требовал бы, конечно, гораздо больше авторов современных, живущих в Израиле и прочее. Мы к этому еще не готовы. Боюсь, что и авторы к этому не готовы.

Мой принцип – каждый номер формируется с учетом следующих номеров. Если мы не знаем, что идет в третий номер, мы не можем составить второй. По первому номеру о нашем культурном пространстве судить довольно трудно… Мы сделали специальный шаг, мы далеко не лучшие материалы пускали в первый номер. Мы постарались, чтобы они были достаточно интересны, но некоторые материалы, которые мы оцениваем как великолепные, отошли на третий, четвертый номера, может быть еще дальше. Мы не спешим выложить весь свой запас для того, чтобы всех обрадовать первым номером, а потом остаться ни с чем. Принцип создания журнала – это прежде всего «невыталкивание» текста текстом. Они не должны обязательно подходить вплотную друг к другу, но один текст, в первую очередь, не должен мешать чтению другого. Это выстраивание такой небесной архитектуры, тонкой архитектуры.

 

С. Ш.: В чем специфика сегодняшней ситуации, того литературного расклада, в котором вы решили издавать «Слог»? Скажем, когда мы начинали с Володей Тарасовым делать «Саламандру», имелся некий комплекс текстов и целый ряд других соображений, в основном ситуационных. К тому же, у нас была такая данность, что шел восемьдесят седьмой год, ни новых изданий, ни людей не было, литературная жизнь потихоньку загнивала… А вы начинаете в ситуации совсем другой: появились читатели, возможности у вас открыты, можете публиковаться, книги уже есть на сегодняшний день. То есть доказывать себя журналом не нужно.

 

И. М.: С одной стороны, это правильно. С другой стороны, мы получили сырого читателя. Несомненно, этот журнал появился только благодаря алие. Как бы я ни относился к факту появления журнала «Акцент», «Литературной газеты» и так далее, алия принесла с собой достаточно много плохого вкуса. Принесла очень много людей, у которых вкус не образован. Для того, чтобы читали наши тексты, чтобы люди искали книги Бокштейна, знали имя Волохонского, необходимо кормить их не только книгами. Потому что человек покупает книгу, чтобы ее поставить на полку. Журнал он покупает для того, чтобы прочитать. Поэтому мы и решили – для того, чтобы была возможность писать, чтобы у нас был свой читатель, каким-то образом нужно подготовить его, заинтересовать самим фактом литературы, которая не является литературой журналистского плана: черное-белое, плохой-хороший, правду рассказал – неправду рассказал. Сегодня мое отношение к слову и Володино отношение к слову и Зунделевича отношение к тексту является несколько иным, чем рассказы, которые публикуются в «Двадцать два». У нас нет стремления выяснить правильность социальной ситуации, доказать, что Сталин был плохой, рассказать правду о Гитлере или создать интереснейшее эссе о Наполеоне. У нас нет желания выяснить истину как таковую, потому что истина наша заключается в текстах. Мы хотим образовать, создать некое поле читателей, которые научатся читать текст.

 

С. Ш.: Не кажется ли тебе, Изя, что ты немножко…

 

И. М.: Доумничал.

 

С. Ш.: Да нет. Но не кажется ли тебе, что все это делает журнал несколько ущербным? Ты все время говоришь: мы отаптываем пространство, мы берем круг текстов, который нам нравится и на которых мы хотели бы в той или иной степени воспитать нашего читателя, но у нас каждый номер не может быть декларационным, потому что мы смотрим на журнал в комплексе – вместо того, чтобы нормально выстраивать концепцию журнала и достаточно последовательно ее проводить?

 

И. М.: Концепция наша очень широка. Поэтому расстояние одного, двух, трех, четырех, пяти номеров, шести номеров – это пока только маленький кусочек на общем. Мы строим дом с очень широким фундаментом. С очень огромным фундаментом. Этому фундаменту как минимум пять тысяч лет. Потому и «вестник»: дело не только в толщине номера, но еще и в том, что мы не можем охватить всего того, что нам хотелось дать. Какие-то сколки, какие-то срезы маленькие.

Мы столкнулись с людьми, которые сегодня начинают читать. Хармса они уже знают, некоторые читают уже Волохонского… Тем не менее, когда начинаешь с ними о чем-то беседовать, оказывается, люди не читали «Рукопись, найденную в Сарагосе», не читали «Симплициссимус», не читали это, не читали то. Поэтому я и говорю: фундамент очень широк. Ухватить и описать его полностью мы не можем. Мы можем, именно как вестник, дать какие-то направляющие, подготовительные. Мы ни в коем случае не можем претендовать даже на целостность нашей концепции.

Есть разные понятия вестника. Культура, как существующее здание, посылает свои вести – из этого окошка, из этого, из этого, чтобы со всех сторон и на всех землях их чуть-чуть было заметно. И человеку, живущему на северном полюсе в Иерусалиме, и человеку, что живет в соседнем доме, на южном полюсе в том же Иерусалиме.

  

 


Впервые с небольшими изменениями в журн. Двоеточие (Иерусалим), № 14.

 

Также по теме:

 

 

Система Orphus