ОТЪЕЗД
«А ежели там не пригодятся – ладушки: ты, птичка моя, их завсегда сможешь толкнуть. За полторы, птичка, штуки...» (Краткий словарик: «там» – в СНГ; «птичка» – это я, М.С. Генделев; «полторы штуки» – что-то около сорока шекелей).
Ах да, чуть не забыл: «их» – это унты. Из вонючей, неприятно-красной собаки. На протекторе КАМАЗа. Вес одного унта – 8 кг. Незаменимая, как выше сказано, вещь! Да и кто знает, что мне может «там» пригодиться? Раз на раз не приходится. В прошлый раз жизненно необходимым оказался помазок, в позапрошлый – под рукой как раз не оказалось «Галиме», а в этот раз почему бы не испытать необходимости в унтах. Тем паче их там в снегу все теперь носят. В прошлый раз, помню, все носили вязаные шапочки, как в ненавистный «день здоровья», но без лыж. А в позапрошлый раз дело более-менее шло к путчу, без автомата на улицу – люди засмеют... И засмеивали. А теперь вот говорят – обувь из бобика актуальна. Из четвероногого друга эвенка.
– А еще берешь на плечо, в кабину: суп гороховый – 3 кг, сорбит («Что?!»), сорбит, говорю, – 3 кг (она разгружала солдатский кидбек, постепенно замусоривая гостиную), шоколад – кило, аспирин – хеци-кило, крупа гречка – кило ва-хеци, крупа сечка (ее любит Зюзенька и Егор Осипыч) – 4 кг, одноразовые пеленки и 7 (семь!) гостевых: Роланду, его идиотке, тете Оксане, тете Олесе, тете Ульяне, Хусаинову и (она покраснела, чего я, принимая во внимание ее конституцию и давно не кризисный возраст, никак не ожидал)... Викулову... Мы с ним повышали квалификацию. В Туапсе...
– А не... – но мне уже не дали разогнаться: в доме вынесли дверь. И поэтому закончил я стаккато: – со своим Якуловым?
...Дверь открыли ногой. Руки были заняты. Он шел на меня вприсядку, старый друг. Очень старый. Такой старый, что я уже надеялся никогда его не увидеть. А он – молодцом: ни одышки тебе, ни испарины. И это на седьмой мой этаж с занятыми рыжими руками. Друг подошел вплотную, косо мотнул из ожерелья на отлетевшую Шошану Сергеевну («зовите меня просто Шоши!») и выговорил:
– Динары иорданские – сто пятьдесят. Раз. Компьютер АйБеМе – два. Я принес. Печка микроволновая. Шалош. И легкая благодарность за труды, – он затылком обвел хомут ожерелья из рулонов туалетной бумаги.
Если бы не нагруженное, совсем не буддийское рыло внутри ожерелья да пилотка поновее – точь в точь Джавахарлал Неру, дарящий двух слонят, Рави и Шаши, дорогому Никите Сергеевичу и всем советским детям, а значит, и мне. Интересно, слоны еще живы? За давностью лет да по бескормице. Эх, Рави да Шаши!..) В дверь, т.е. в проем позвонили: становилось оживленно. Несколько отстраненно прошел мой товарищ и коллега поэт В. Т. С чемоданом. С таким, гадким и фибровым, едут в дембель с Находки. Поэт сел на чемодан. Мой товарищ и коллега – человек вообще-то замечательный. Это ему принадлежат крылатые слова: «Я фиг вам весь умру!» Он эстет, мой коллега В. Т., хотя и аттестует себя эклектиком. Недавно я написал рецензию на его сборник. Так вот, в чемоданчике лежало собранье остальных сочинений поэта, которые мне надлежало издать (лучше всего в Молдавии) за счет спонсора. Обговорить детали мы не успели, поэт остался сидеть пригорюнясь, а в гостиной стало еще тесней: двое незнакомцев, и, что настораживало, – с пустыми руками. С виду новые репатрианты. Это если судить по их общему лицу. С необщим выраженьем.
Вот, про меня говорят и пишут, что я не люблю новых репатриантов. Это неправда! У меня даже есть друзья – новые репатрианты. Да что там! Скажу больше! У меня, если хотите знать, и новая жена – новый репатриант... Очень интересная молодая женщина. Из хорошей семьи. Среди репатриантов иногда попадаются очень приличные люди. Но надо, конечно, различать. Есть новый репатриант и – новый репатриант. А это были как раз репатрианты. Я вообще-то их сразу узнаю. У меня чутье. Хотя они молчали и были роскошно одеты. Меня не проведешь! Они были роскошно одеты в одного кроя майки с надписью «Mango», в джинс с напуском и в теплые, как теперь выражаются, кроссовки. На животе у каждого, придавая сходство с кенгуру, – на каждом животе, как влитой, сидел кошель. Помолчали.
– Знаешь, командир, – сказали они, сразу как-то перейдя на «ты» (это усваивается сразу, до изучения языка, переход на «ты», видимо, дается легче иврита), – мы берем тебя в долю. Короче говоря: гуано. Как на иврите гуано?
– Хагуано, – сказал я.
Они кивнули, запоминая.
– Захватишь с собой. Треть гуано – твое гуано. Все схвачено.
– А сколько это – треть? – спросила, влезая некстати, Шошана Сергеевна («зовите меня просто Шоши»).
– Шесть тонн, – сказали они.
– Упаковано?
– Откуда гуано? – спросил я.
– Оттуда гуано... – сказали они. – Да че, командир, все схвачено. Мы купили Чоп.
– А зачем нам в Израиле их гуано? – вдруг разозлился я из патриотических соображений. Я вам не авианосец!
– Чайник, – сказали они и ушли с Шоши.
В пролетах лестницы по мере спуска набирали силу их все поднимающиеся по регистру голоса.
– Чайник, – сказал мой старый друг и тоже вышел. Я посмотрел ему вслед.
– Чайник, – сказал поэт В. Т. – Чайник кипит.
Девушка на таможне явно меня выделила из стайки на вылет «ТО MOSCOW». Я вообще не нравлюсь погранохране обоего пола. Тюки поклажи моей не поддавались просвечиванию. Досматривали меня всем «Эль-Алем». С удовольствием, которое не ожидал я увидеть в народе своем, к садизму в общем-то не склонном...
– Вот это, например, что? – говорила «битахонщица», поднимая над головой крупную упаковку, о наличии которой ничего не знала моя новая жена и которая предназначалась в подарок друзьям моей юности.
– Это, – говорил я, – гуманитарная помощь!
– А это, например, что?
– А это помазок. И запасной боекомплект!
– А кто вы сами, например, будете? По профессии?
– Президент Иерусалимского литературного клуба, – просто сказал я.
– Свободны, – сказали мне.
Самое страшное было позади. И – впереди. Там, где «Шереметьево-2» и их таможня.
Уже в самолете, пытаясь пристегнуться, я понял, что выделяло меня из толпы пассажиров, что привлекло неласковый взгляд девочки из безопасности. Унты собачьи!
А впереди – Шереметьево-2. Таможня.
