О литературе

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

 

 [Послесловие к книге «Неполное собрание сочинений» (2003)]

 

 

Собственно, выше прозвучавшее «Собрание» составилось само, исторически, хронологически, чтоб не сказать хронически.

Поскольку составлял его живой автор.

Очевидно, что непосредственность истории здесь проблематична, так как мы сталкиваемся не с жизнью, не с композицией жизни, но с текстом; не менее очевидно, что как состав Семикнижия, так и композиция каждой вошедшей в нее книги, выверены автором со всей возможной тщательностью.

Итого: в корпус «Собрания» вошли семь книг, сочиненных и, по большей части изданных, в Израиле в последнюю четверть прошлого века.

Книги «Послания к лемурам» (1981), «Стихотворения Михаила Генделева. 1984», «Праздник» (1993) шли в затылок друг другу и в свой срок были изданы. («Стихотворения Михаила Генделева. 1984» переиздавались еще дважды: в 1985 и 1988 годах). «В садах Аллаха» и «Царь» сочинялись практически одновременно и вышли, хотя и в разных издательствах, но в один день и в одном формате (1997). По сути «Уроки симметрии» и «Жизнеописание» современны друг другу, однако я не передавал израильскому издателю полностью составленные «Уроки» до окончания «Жизнеописания», предполагая выпустить книги парой.

«Жизнеописание, составленное им самим» выдумывалось как стоглавный роман в стихах и – во многом и с той или иной степенью достоверности – роман автобиографический. Однако с ходу, по-кавалерийски, накатав первые двадцать глав, я был, если не насторожен, то озадачен лихостью и скоростью движения этого текста. Обычно я пишу медленно и тяжело, с неподъемными, жирными черновиками и развесистыми вариантами.

Меж тем в январе 1998 года я и остановил сочинение как процесс на подъеме сочинения как результата. Чтоб оглядеться с холма.

Как говаривал Буонапарте: «Не смейте меня останавливать. Если я остановлюсь, я упаду».

Остановившись, я упал. Мало что роман не дописался, ну не дописался – и фиг с ним. Мало, что ли, я прервал романов. Но, во-первых, не дописался роман именно в стихах (чертовская, знаете ли, разница!), и во-вторых, по всему видать, я его уже никогда не допишу, ибо потерял темп и пропал кураж. К тому же (о, я знаю, что и доверчивый читатель не поверит моим клятвам, а зря!) ко всему прочему, двадцать сочиненных, уже кажется набело, глав пропали. Что неудивительно – за пять лет непроявления к ним интереса. Главы пропали налысо, пропали и из архивов и из взломанных хард-дисков, и исчезли, как выяснилось, безвозвратно...

Шестичастная (шестикнижная в нашем случае) композиция «Собрания» представлялась мне гармонически неустойчивой, и на все немногочисленные предложения публикации собрания моих текстов, особенно в России, я отвечал отказом из года в год. Я настаивал, знаете ли, на издании представительном и содержательном, и композиционно безукоризненном, поскольку мне было, знаете ли, очень существенно представиться таким изданием в России, где я почти (и вполне сознательно, мотивы опускаю) не публиковался. Ситуация патовая.

Тогда, к 2001 году, я решил по чудом сохранившимся обрывкам и черновым вариантам восстановить текст, и удалось «восстановить» 13 глав «Жизнеописания». Тем самым, оборванной и не законченной седьмой книгой я завершаю пусть и разомкнутую, но композицию собрания, которое вы держите в руках.

Теперь несколько замечаний, так сказать, общего свойства.

Я не считаю себя русским поэтом ни по крови, не по вере, ни по военной, ни по гражданской биографии, ни по опыту, ни по эстетическим пристрастиям. И по всему вышеперечисленному я не соответствую титулу – русского поэта. Русским – исключительно по языку, школьному образованию и сексуальным пристрастиям, – ни быть, ни стать нельзя.

Тем паче «русский», по-моему разумению, это все-таки прилагательное.

Я поэт израильский, русскоязычный.

А человек – еврейский.

Причем сообщаю я это безо всякой гордости, без скандирования, но и без горечи и сожаления. Как анкетные данные в предбаннике Страшного Суда.

Я не считаю, как я уже декларировал в «кембриджской лекции», язык (в нашем случае – русский) главным и формообразующим элементом в представлении о поэте, в идентификации поэта, и самое главное – в представлении о сути и сумме его поэзии.

Стихотворения и поэт – это способ поэта думать, правда, очень существенно – о чем думать.

Стихотворения – это процесс и результат творения.

И не язык вообще, а именно язык поэта не более чем инструмент записи процесса и выполнения результата.

Я не считаю поэта (себя), его (свою) биографию, список его (моих) избранниц и способы прочтения наших стихов современниками, короче, весь контекст – существенной частью текста. Моего.

Напротив, я считаю, что стих – это когда поэзия остается, а автор может отлучиться, например, по нуждам плоти. Например, потерять сознание. В этом смысле, может быть, моя поэзия по моему уходу, или когда я ее перестану подпирать и биографией, и декларацией, и декламацией – то есть без присмотру – окажется, например, поэзией русской... Чего бы мне лично не хотелось, но ведь меня могут и не спросить. А раз сие от меня не зависит, то оно мне и будет по барабану.

Не знаю, стану ли я еще сочинять стихи высоких жанров. В моей литераторской жизни уже случались пятилетия несочинения стихов. Это пятилетие началось 11 января 1998 года.

Я прекращаю писать, когда перестаю ощущать драйв сочинения, когда перестаю слышать текст как движение массива звука. И когда перестаю полагать акт своего сочинения обязательным и естественным. Изготовлять же стихи всерьез по прочим личным причинам и формальным поводам, в том числе, из поддержки профессионального престижа, из нежелания выходить из формы, из привычки порядочно выполнять издательские обязательства – все это вздор. Себя не обмануть. Даже матерому версификатору, для которого собственная психика последние лет тридцать пять не более чем полигон.

И последнее. Меня интересует чужая и иная поэзия не в большей, а откровенно в меньшей степени, нежели моя собственная. И свою я сочинял или выламывал из красного воздуха, или доставал, как кролика за ухи из цилиндра, – именно с целью: самому ее прочитать. Потому что мне этой (моей) поэзии не хватало. В обиходе. Как свободы, любви, Бога, боли или еды.

Ах, да. Действительно, последнее. Поэт работает все же не в культуре и не в истории, не на бумаге. Он работает в ничём, в еще менее ничём, чем межзвездный вакуум, чем эмиграция, чем отсутствие читателя. И в этом, даже менее чем идеальном ничьём Ничём из идеального ничего он строит свой неидеальный текст. Такие дела.

Все прочее, кажется, я уже сообщил в книге, которую вы держите в руках.

Автор выражает признательность всем способствовавшим выходу этого тома в свет: 3. Бар-Селла, Н. Басиной, С. Белковскому, Б. Березовскому, Г. Блюгеру, Д. Бялику, Ю. Вайсу, М. Веллеру, А. Вернику, Е. Генделевой-Куриловой, Л. Герштейн, Д. Давидсону, И. Долгиной, Е. Завельской, Л. Зайденбергу, А. Исаковой, М. Каганской, Я. Кедми, М. Кляйнбарту, Ш. Кнаан, М. Концевой, П. Криксунову, Д. Кудрявцеву, М. Куц, Н. Левыкину, И. Донскому, Д. Митиной, М. Магену, А. Резницкому, Й. Ройтману, Д. Сигалу, С. Саульскому, Т. Танатаровой, Т. Терлецкой-старшей, Е. Толстой, С. Шаргородскому, К. Швейбишу, О. Шмакову, а также всем тем, кто вдохновлял сочинителя на тексты, впрочем как правило, и посвященные вдохновителям. 

 

 20 января 2002 года. Москва

  

 

Система Orphus