Люди и тексты

Демьян Кудрявцев:

«ВСЕ, ЧТО НАМ НУЖНО, – ЭТО ПРАВО НА ВЫСКАЗЫВАНИЕ»

 

Kudriavtsev«Миша был моим другом и учителем… Всем своим навыкам литератора я обязан ему» – обмолвился как-то Д. Кудрявцев. Он родился в Ленинграде в 1971 г., учился на факультете журналистики Ленинградского университета и филологическом факультете Иерусалимского университета. В 1990-95 гг. жил в Иерусалиме, по возвращении в Россию занимался интернет-проектами, позднее был личным помощником Б. Березовского, затем – гендиректором ИД «Коммерсантъ». Автор трех книг стихов и романа «Близнецы». Ниже мы публикуем интервью с Д. Кудрявцевым, в котором он рассказывает о «русском» Израиле и литературном Иерусалиме первой половины 1990-х гг., а также несколько его стихотворений.

 


 

Дема, с твоим именем связывается возникновение Рунета. Что это была за история?

 

История очень простая. Сначала были технари, которые сидели в Курчатовке, их интересовало, как идет сигнал. Я в этот момент был в Израиле. Но к 1995 году стало понятно – в мире стало понятно, в России, – что за этим есть какой-то бизнес. И мы с Антоном Носиком начали заниматься интернет-деятельностью в Израиле, в Штатах. У меня были некоторые проекты, связанные с этим, довольно успешные для того времени. К нам приехал носиковский однокурсник, чтобы проконсультироваться, потому что он хотел заняться Интернетом в России. Но он имел в виду не творческую составляющую, не наполнение, а подключение, то есть как сделать бизнес на проводах. Мы так с ним подружились, что он позвал меня к себе в партнеры. Мы создали интернет-провайдер под названием «Ситилайн», который сразу стал популярным. Тридцать долларов в месяц за подключение без ограничения трафика, это было тогда внове. Я приехал в Россию консультировать эту компанию и остался. Она действительно наделала много шороху, и так случилось, что мое имя стало с ней ассоциироваться. А потом выяснилось, что большому количеству людей, которых мы втянули в пользование Интернетом, что-то в Интернете надо делать. Появилось то, что теперь называется контентная составляющая, первые блоги, правда, тогда они назывались «обозрения». Ну и как-то мы всем этим занимались, пока не продали…

 

А как ты оказался в Израиле и чем ты там занимался?

 

Я уехал в 1990-м, просто так. Учился, писал стихи. Потом занялся околокомпьютерной деятельностью. Сначала дизайном, мультимедиа, потом Интернетом.

 

Стихи ты писал с раннего возраста?

 

Я решил, что серьезно к этому отношусь, лет в 18, что считается поздно. Первая книжка вышла в Израиле в 1991–м. А потом в России через десять лет.

 

Если говорить о твоем израильском существовании – как ты себя чувствовал?

 

Абсолютно счастливым. Это свойство времени еще. В начале 1990-х менялась не только Россия. Это было прекрасное время, мы были молоды. И я отношусь к Израилю как к, безусловно, своей стране. У нас была прекрасная компания, многие из нее сейчас в России. Как-то нам казалось, что все возможно. Да так оно и было. Так что моя жизнь в Израиле была очень удачной. Просто в какой-то момент возможностей для самореализации в России стало больше. Но мой приезд в Россию был приездом иностранца. Как приезжают все, кто читает газету «Exile». Приезжаешь в командировку, остаешься, живешь, умираешь, над тобой вырастает русское растение лопух.

 

Ты говоришь о компании в Израиле. Что это были за люди?

 

Аркан Карив, сын Юры Карабчиевского, Арсен Ревазов, писатель и владелец очень крупного в России рекламного агентства, Антон Носик – это самые близкие люди. Ну и много других, менее известных персонажей.

 

А насколько была развита тогда в Израиле русскоязычная пресса?

 

Вот как раз тогда, когда мы приехали, она была развита прекрасно. Приезд одновременно миллиона людей, объединенных всем, – это сейчас они все разные, а тогда перед всеми стояла одна задача, познание этого нового мира, – привел к тому, что Роберт Максвелл дал большие деньги на русскую прессу. Была задумана реально серьезная, совершенно без эмигрантского душка газета, которая называлась «Вести». Плюс был ряд эмигрантских изданий. Заработало русское радио, а потом, когда я уехал, и русское телевидение. Была дивная литературная иерусалимская жизнь – так называемый Иерусалимский литературный клуб. Из людей серьезных и имевших не только израильское звучание там был, например, Миша Генделев. На излете израильского существования был Анри Волохонский, Дана Зингер – это те, кто известен в России. Очень насыщенная была жизнь. Наша реэмиграция, или, скорее, миграция – кого в Россию, кого в Штаты, – совпала с хай-тек-становлением Израиля, которое двинуло людей из Иерусалима в Тель-Авив. Поэтому Иерусалим, каким мы его знали, – он опустел. Но с 1989-го по 1996-й это было очень живое место. И литературно очень ценное.

 

Ты говоришь об Иерусалимском литературном клубе. У него было определенное место?

 

Да, это Мишкенот Шананим, где проходит Поэтический фестиваль. Там, где мельница. С видом на Старый город. Собирались каждую неделю. Не говоря о том, что еще шабат справляли у кого-то дома, и всегда это было обычное богемное московское существование, связанное с водкой и так далее. Но при этом в то время как-то не считалось зазорным всерьез говорить о текстах. Мы собирались, да, на столе стояли еда и алкоголь, но все по кругу друг другу читали. Были разборы, были семинары. Поразительно, что за этим не стояло никакой структуры. Все это делалось на собственные деньги. Люди приезжали из разных городов и разных стран.

 

Насколько широкий это был круг?

 

Конечно, по московским меркам он был чрезвычайно узок. Реально в деятельности клуба участвовало человек тридцать, из которых десять были заводилами. Некоторые из них неизвестны русскому читателю, не знаю… Володя Тарасов, например. Некоторые известны в других областях… Миша Гробман с нами постоянно взаимодействовал. У него был (и есть) журнал «Зеркало». Сергей Шаргородский – глава в тот момент бюро Ассошиэйтед Пресс, очень сильный переводчик. У Иерусалимского литературного клуба был даже собственный журнал. Он назывался «Обитаемый остров». С моей точки зрения, до сих пор это образец литературного журнала – «наглого», ироничного, с большой долей смеха. Очень много было людей, приезжавших из-за границы, – например, Леня Гиршович, который в России, как мне кажется, недооцененный автор. Совершенно прекрасный прозаик, какой-то странной жизнью живущий в Германии. Саша Бараш, Лена Игнатова…

 

Остались ли в памяти от этого существования какие-то тексты?

 

Весь поздний корпус Генделева родился тогда. Саша Бренер остался. Немного раньше, еще до нашего приезда, был написан, по-моему, один из самых великих русских романов… Смешно так говорить о тексте, которого не знает практически никто, но существует роман Эли Люксембурга «Десятый голод», и это литература такого уровня, какого на сегодня так никто и не достиг. Более того, никогда не достиг потом сам Эли. Это действительно великое произведение. Тогда же были отработаны попытки жанровых текстов – был написан первый роман Антона Носика и Аркана Карива «Операция Кеннеди». Собственно говоря, первый не попсовый роман Аркана «Переводчик» писался тогда же. Очень большую роль для того времени сыграл альманах «Саламандра», где публиковались и Егор Радов, и Олег Юрьев, и Саша Соколов, и Александр Гольдштейн. Помимо прочего, это был важный момент передачи лучшего, что было в русско-еврейской эмиграции, в том числе не израильской, следующему поколению. Не нужно забывать, что вновь обретавшийся опыт – не только эмиграции, но армии, войны 1991-го – не шел ни в какое сравнение с опытом – фантастическим опытом, – который люди обретали в России, но транслируемым через телевизор. То есть когда ты берешь в руки автомат, или начинаешь читать на трех языках, или еще что-то с тобой молодым происходит, а в этот момент там в России по телевизору отменили карточки или талоны, Гайдар выступил или еще что-нибудь такое, на самом деле эпохального уровня катаклизмы, – это несравнимо… В Израиле в силу определенной армейской, школьной, университетской традиций, городских миграций поколения меняются страшно быстро. Вслед за нами там уже появилась большая постпанковская поэзия. Ее провозвестником выступила Аня Горенко, которая была, безусловно, умница и одареннее всех нас в разы. И ужас состоит не только в том, что она умерла, а в том, что это никому не объяснить. Корпус текстов, который после нее остался, существует в сегодняшнем контексте… Ее открыли, она реально вернулась. Четыре книжки вышло в России, четыре книжки человека, который давно мертв. Но они попали в сегодняшний контекст, когда уже многие так могут. А ведь она это делала в 1992-м, 1991-м, без знания английского, не изучив никакой постоксфордский опыт – тогда это абсолютно сносило башни. И ей снесло до конца. Есть автор, который смог вырваться и стать известным (с поправкой, разумеется, на известность поэтов вообще), – это Леонид Шваб… Леонид Шваб, Петр Птах – это все ребята, которые появились в 1995-м, на отрицании, в каком-то смысле, Иерусалимского литературного клуба и этой вот просодии колониально-воинственной. Они были всегда ориентированы на рок, что позволяло им иметь более тесную культурную связь с Россией. И те из них, кто был упорен и чего-то стоил, добились успеха. В частности, Леня Шваб – гость всех фестивалей, его книжки издаются в России. И сейчас только что вышла новая книжка, вместе со Сваровским.

 

Как складывалась твоя судьба, менялись интересы уже в следующее десятилетие, после 1995 года?

 

Четыре года мы занимались «Ситилайном», затем продали. В этот момент опять начались какие-то выборы, какие-то смещения, передвижения. Я пробовал себя в медийных историях вокруг ОРТ, «Независимой газеты», «Коммерсанта». Это так увлекало и кормило одновременно, что в некоторой степени осталось до сих пор.

 

Это вопрос денег или вопрос содержания?

 

Содержания тоже. Сегодня я отношусь к этому не романтически, как тогда, когда подобные занятия были для меня внове. Сейчас это не романтика, а прагматика. Но все равно очень интересно.

 

А каким образом в тебе уживаются литературные пристрастия с занятием издательско-журналистским делом?

 

Они конфликтуют только потому, что и то, и другое требует времени и претендует на тебя полностью. А во всем остальном они не конфликтуют. Я когда-то даже написал большой текст, объяснявший, что в информационную эпоху высказывания имеют разную форму. А все, что нам нужно, – это получить право на высказывание. И в этом смысле настоящий бизнес, настоящий менеджмент, настоящая политика – это в сегодняшнем мире право на высказывание, которое ты реализуешь тем или иным образом.

 

Беседу вел Николай Александров

 

 


Лехаим (Москва). 2008. № 9 (197). Сентябрь. 

 

 

Демьян Кудрявцев 

СТИХОТВОРЕНИЯ

 

Памяти залива

 

1/

 

Завыли минареты
стрелки снова
навытяжку
и скоро быть рассвету
в другой стране
где не прочесть про эту
ни слова
где
я сыт вполне
но превращая минареты
в шпили
глаз ищет тех
что позабыли
или
которых нет
здесь радостно вдвойне
что усомнившись
в теле ли
в листе ли
есть повод умереть не на постели
а
на войне.

  

2/

  

Где каждый звук удвоен воем
его
не разобрать
что видел я
уходит воин
уходит полдень под конвоем
любимая моя
с утра
чертила пальцем на стекле
был каждый звук удвоен воем
и реактивного пера
на средиземном небе
след.

  

3/

  

Когда бы реки повернули к нам
последнею водой к Иерусалиму
где жили мы
полуденным палимы
то
ту
которую
до этого не знал
я звал бы анну
Анна!
и она
не проходила б мимо
из окна
увидим море
и неразделима
стена небес
там где была стена
с равниной моря где была равнина
я
обитатель будущего дна
гляжу как зажигается одна
и гаснет
и финальная волна
проходит над
стеной Иерусалима.

  

4/

  

Ты вспомнишь стук
последней колесницы
и разворот крыла
в размах страницы
когда взошла
заря
и поклониться
мы вышли к четырем своим морям
когда шинель родного языка
положат мне друзья под ягодицы
когда последний
лист календаря
уменьшится до строчки словаря
декабрь – середина января
издалека
на подступах к столице
ты вспомнишь крик оледенелой птицы
прочтя рукою вязь известняка.

  

                                                1991

 

 

Пушкин

  

1/1

  

когда поземкой занесен
двор до войны отштукатурен
когда пойдем-ка выйдем вон
когда ну хорошо покурим
смотри подросток
в два очка
на уходящую эпоху
где в небесах ни облачка
где по хуй в рифму два бычка
когда ни жалобы ни вздоха
в таком дворе
всю жизнь назад
из матерной кровавой зимней
впервые отворил глаза
где створки те что принеси мне
где детским жемчугом слеза

  

1/2

  

когда тебя догонит речь
своей рождественской балладой
крахмально-сизым ленинградом
которого не уберечь
когда пройдешься вдоль надменной
считая приступы волны
считая мелочи разменной
считая дни читая сны
читая надписи на стенах
нештукаренной войны
где я ходил пиная ранец
сопля салага и засранец
а первый мать его афганец
уже не чувствовал спины

  

1/3

  

тогда со мной поговори мне
на устаревшем языке
моем
о настоящей рифме
и об устойчивой строке
подъем
зари велосипедной
лесов балтийских синева
и безасстенчиво победной
не вспомнить автора
слова

  

1/4

  

Храни меня мой то ли сам
то ли архангелы на стрёме
где нет имен и прозвищ кроме
служить почтовым адресам
петь небесам концы падежных
смотреть весной на ход воды
храни меня пустой надежды
страшней беды

  

2/1

  

в упрямо крепдышиновой стране
на фоне не небес которых вовсе
которую покинуть приготовься
которая во всей своей длине
красе косе базальте и граните
которую на память сохраните
или пошлете весточкой жене

  

2/2

  

смотри родная зимних пейзажей
прощальную пустую череду
которую имей в виду и даже
которую имей куда прикажут
туда введу.

  

2/3

  

пускай меня согреет телогрейка
теплушка тепловоз и теплый стан
пускай меня последняя еврейка
до пристани проводит перестань
у трюма вы мои язык и море
угрюмые мои старик и горе
от бес ума охотничьих историй
тургенева и тютчева листай.

  

2/4

  

когда тебя безденежье догонит
то в поисках о господи рубля
иди к вокзалу, юноша, на фоне
которого снимались дембеля
которым очевидно не перечить
долой очки до инея ресниц
во всей красе покинутых границ
тебя накормит родина при встрече.

  

3/1

  

Был день которого
тень в двенадцать
хлопнет в ладоши стрела часов
где
не следует ошибаться
видел жаворонка и сов
помнил удали молодецкой
зуд руки поперек курка
без
пoправок на окна детской
черно-белые как тоска,

 

3/2

  

где качаясь
доска висела
треугольником разделив
мир
на мама чего мы делаем
и на весь остальной залив.

  

3/3

  

смотри
непомнящий советов
на тектоническую зыбь
нам не дано увидеть это
в повторном блеске бирюзы
как рассыпается на доли
страна где жизнь тому взаймы
чему нас научили в школе
тому и мы.

  

3/4

  

как нам хотелось родниковой
над входом гнутые подковы,
земеля, будущие вдовы
не растеряли красоты
меня волнует участковый
из града проводы петрова
и где найти не то второго
хотя бы первого как ты

  

3/5

  

когда смотрю на индевелый
навеки замерший в окне
что хочешь ты
со мною делай
что хочешь не.

  

                                   2002

 

 

Ганнибал

  

1/

  

Плыл
сам себе
вода и рыба
и гад морской
я плыл себе навстречу либо
смотрел с тоской
как сморщилась однако быстро
на берегу
моя
надеялся что пристань
не сдам врагу

 

2/

  

а вы меня
родного языка и звука
пламени дурного языка и звука
племени и снова языка мясного
времени покудова пока
разлука стремени и семени стрелка
что теме не оставила сынка
– строка –
и внука
пустые памяти посты и ностальгия
простые пятые персты и спят другие
где в ожидании звонка
слуги и знака
звук языка его пока
забыт на пробу
– однако –
оба
она меня анамнезу а мне
стеклянный оловянный все едино-
утробный настоящей тишине
которая как я
непобедима
обещанные бедному обед
и вещи обязательно с вещами
я сам себе
стрела скелет и щавель
где лавра нет

  

3/

  

как растопырила галера
дешевым веером плавник
я помню меру я
империи
прилежный вырос ученик
кому не причинишь любви
и нежности запретной выше
чем вид на родину анфас
который на знаменах вышит
я помню вас неторопливой
туземной прелести кусок
когда вода по грудь залива
лицом в песок

  

4/

  

вот и приплыли времени на обрез
платья знамени тоги савана
и чем дольше лезвие ножен без
нарисовано то же самое
нужен берега край и далее
нужен с гор его бой у города
дорогая моя Италия
блядь как дорого.

  

5/

  

забудем каменную кладку
чужой стены
мы будем долго жить и сладко
смотреть на край волны
украдкой
деля не поровну а каждый
вернуться где
чтоб месть моя остыла дважды
в одной воде.

  

                                          2002

 

 


 

 

 

Система Orphus