«НА ЗЕЛЕНОМ СУКНЕ КАЗИНО...»

 

 

Знаете, дамы и господа, любовь и голод правят вашим миром. Вся ваша жизнь игра. Это я вам точно говорю. Зная прикуп (ваш), можно не работать. Если (вы) не знаете, с чего ходить, – ходите себе с бубей. Ходите, ходите!.. Кто не играет, тот не пьет ваше советское шампанское...

Я не лишен некоторых достоинств, которое, естественно, суть, продолжения (до точки пересечения) моих недостатков. Недостатки же очевидны – азартен я до чрезвычайности. Рисковый я мужик. Игрок. Каждый писатель коннотируется сообразно заглавному герою своего шлягера: Лермонтов – Демон, Достоевский – Идиот, Чехов – Дама с собачкой, Шевцов – Тля, Лимонов – Подросток Савенко. Меня зовут Генделев и Генделев – т. е. игруля... Или – шулер, катала, понтер, игрец. Правда, мы играем и для денег и чтобы вечность провести. Но кто ж считает-то? Есть специально отведенные места для азартных игр. Песочница, казино, бега, современная литература, притон. Как-то, аттестуя Валерия Яковлевича Брюсова, Владислав Фелицианович Ходасевич четко написал: «Очень хорошо играл в карты. В коммерческие игры»...

Сам Ходасевич был большой любитель карт. И профессионал убийственных аттестаций литераторам.

Мне в карты играть нельзя. Мало того, что азартен, – до патологии невезуч. Поскольку количество счастья, прухи, везения, пера, лафы и улыбок фортуны – вещь постоянная, лимитированная, т. е. константа, появление меня за ломберным столом значительно поднимает шансы (прочих игроков) на удачу. Люди направо и налево прикупают марьяжи, я же сижу с шестерками, откуда они берутся? У людей каре тузов – у меня ни одного знакомого. Люди берут банки, банки берут меня. И т. д.

Ежели я что-нибудь прикуплю – обязательно перебор. И дамы, дамы, дамы... Червей.

Если мне говорят: «пики козыри», я говорю – «шах»…

Если мне говорят: «козел!» – я пасую.

Если мне говорят «дама», я обычно беру, хоть думаю: «рыба». Играл – получилось «22». Не играл – вообще «3 ½».

Один раз в жизни я довольно крупно выиграл. В казино в Ангьене, в 1983-м. Купил себе белый португальский костюм с плечиками. В Венеции упал в нем в канал. Как тут отыграться, скажите на милость победителей?

Неоднократно пытался раскидывать кости. Кости отлично раскидывались, а кто-то потом жил не по моим средствам к существованию припеваючи.

Шеш-беш всегда считал игрой недоразвитых нацменьшинств. Абсорбировавшись же, понял, что это наш нац. израильский спорт. Наряду с игрой в слона на бирже труда и конкурсами красоты «мисс Бат-ямка». Бега у нас тараканьи, дурак у нас подкидной до небес, бридж у нас – Алленби, ставка у нас на красное, а выпадает в лучшем случае эфес. В общем – я достойный приемный сын нашей страны. Везет мне лишь в русскую рулетку.

Меня настораживает отсутствие такой заповеди – «не играй». Что имел в виду Бог Израиля этой фигурой умолчанья? Что нельзя курить по шабесам – это Он не забыл упомянуть. Что не возжелай тетку ближнего своего – обязательно! А вот «не играй, не отыгрывайся»? Где скрижаль? Я вас спрашиваю?! Нет, безусловно, Вседержитель сочинил это из естествоиспытательского любопытства посмотреть, что будет, если мы проиграемся в пух и прах. За ломберным столом переговоров о мире между арабскими народами региона. Пасуя, где только можно. С маленькими, припрятанными за манжеткой тришкиного кафтана козырьками типа: «Ерусалим, дяденьки, все же наша столичка»; или – «мы такие маленькие, не кройте нас королями». «ООН – за нас!» или. Мы играем с плохими картами, а с нами играют крапленными нашей кровью картами Голан и Западного берега. И козыри другие, например: «Если враг не дремлет – его уничтожают!» и «Пусто место свято не бывает»... Или: «Уговор дороже ваших денег».

Ох, не играй, Мишечка, в азартные игры, не играй, козленочком станешь! Не играй, русскоязычный, не наяривай. Короче – пошел я в казино. Вернее, меня повезли. Называлось оно как-то очень по-московски, то ли «Поленница», то ли «Бесприданница», то ли «Метелица» – хорошее такое название, в орфоэпике которого названия я отчетливо слышал осуждающее поцокивание: ца-ца-ца!

Все было бы ничего, кабы не подвергли при входе шмону, на предмет металла. Я, вероятно, так закалился на родине, что звенел на округляющихся суровых глазах охраны, уже и когда выложил с себя буквально все на полку: асимоны, ключи от мансарды с брелоком «Гербалайф», портсигар с монограммой «М. Джи.», мундштук, зубы, памятные ордена и медали, значок «Союза офицеров», маузер, диктофон, пиастры, бронежилетку, часы навесные, золотые свои руки, очки, подтяжки, пудреницу, стальную несгибаемую волю к жизни, любовь к родине (нерж.). Нательный могендовид.

– Чем он там звенит?! – озадачились господа их секьюрити в русском стиле мордоворот.

«Звонкое слово поэта? Стальное перо? Обоюдоострый ум? – чего ж это я звеню?..»

Собралась толпа. Доброволки из скучающих профессионалок вызывались обыскать меня буквально голыми руками. При этом они косились на полку с портсигаром из дикого серебра и дорогими моими зубами. А металлоискатель величиной и помпезностью с арку Гран Арме в Париже – звенел. Меня было жалко. Моя свита отворачивалась, пряча глаза. Некоторые даже сгибались пополам, сотрясаясь. Утирали слезы.

«Забронзовел! Окончательно забронзовел! Сам себе памятник. Генделеву!» – подумал я о себе от уважения в дательном падеже.

– Он кто тебе будет? – с состраданием спросили мою московскую телохранительницу. – Отец?

– Наперсник! – вмешался я, боясь дальнейших разоблачений. – Так что, пускать внутрь будем или глазки строить?! Сорок баксов плачено...

– Пусти его, Валентин Палыч. Обратно пойдет – звенеть нечем будет, – добро посоветовал, находя, главарь в смокинге цвета хаки. На бабочке-ошейнике не хватало только медали за экстерьер и лучший в московском собаководстве прикус.

Меня пустили. Нас всех пустили. Арка металлоискателя продолжала звенеть. Все было как в Ангьене. Или Лас-Вегасе (где до сих пор плакают мои две сотни). Или Биаррице (еле наскреб на билет домой). Или в Монте-Карло. Все было как у больших, но некоторые отличия имели место. Опишем отличия.

Цены. Причем везде – в баре (чашечка кофе 7 долларов, пей – не хочу! Стакан содовой – 5, стакан цикуты бесплатно), на столах. Вход на стол блэк-джека – 25 долларов – вы будете смеяться. (В «Карме-Хилле» Лас-Вегаса – 1.0.) Рост ставок не ограничен (так играют только в гангстерских фильмах). Аналогично обстоит дело на столах рулетки.

Но самое главное отличие казино а ла рюс с окончанием на «ца» – это, конечно, лица. Таких личиков я не видал в таком количестве лет двадцать как. С приемных экзаменов в желдорбат.

Очень хороши правила заведения, без пиджака (а желательно смокинга) – ни-ни! Чтоб! Что означает, что хмыри в стираных спорт-костюмах появились только через час, ну максимум через полтора после полуночи, правда, не уходили до утра. По-моему, они если играли, то по маленькой, а если и пили, то свое, принесенное. В основном же они шушукались с девушками об общих производственных проблемах. Некоторые пытались побить девушкам морду, но, надо отдать должное, – тихо. Девушки были изумительны. Их было много. По виду – дискотека в диспансере. Ходили группами по 7-10 человек. Так же и сидели, как на родных танцах зала ожидания в Кинешме. Ожидая, что угостят. Желающих угостить или познакомиться было до обидного мало, и я их понимаю. Сорок долларов за вход – не шутка. А амортизация товара? А платье – из блеск?!... ск?.. А обида, уехать в родное м. ж. – так и не отдохнув?! Так что (сострадание к русским людям – основная доблесть русского писателя) и девушек жаль по-своему.

Очень жаль и их сутенеров. Совершенно потерявшие надежду люди. С отчаянья, с голодухи готовые на все...

Чего мне еще жаль? Ах да – денег! Моих. Играл я, надо отдать мне должное, по маленькой. Пока не кончились. Сначала мне не повезло в блэк-джек. Мне не повезло в блэк-джек ровно на 50 долларов США. Кто знал, что банкометша умеет при столе, где у двоих 20, у двоих 18 и у меня 19, – вытащить 21? Одними картинками?! Ладно. Я пошел к столу рулетки, где забавлялась стайка моих друзей. Они позабавлялись уже долларов (судя по кучке фиолетовых жетонов) на четыреста. С моим появлением дважды выпал «0», на который никто не поставил. Я воспринял это как знамение, отобрал штук 10 фишек и поставил. Естественно, на 3, 7, 11. Выпало 12. Друзья меня попросили отойти. Я отошел и разменял на жетоны сотню. И поставил, естественно, на 3, 7, 11. Выпало, естественно: 10. Друзья подошли и отобрали у меня бумажник. На сцену отбора с большим пониманием смотрели девушки, которые от меня сразу отвернулись. Стали смотреть на того, кто отобрал. Я послонялся по залу, наскреб входной в блэк-джек и сел. Через пять минут у меня было 120, через 7 – 300, а через 10 минут – уже 50 долларов. Подошли друзья. Я рискнул прикупить к 17, и у меня стало ровно 100. Друзья конфисковали 100 и ушли от стола, где раздевали меня, к столу, где раздевали их. Под сочувственными взглядами вьетнамцев я вытащил заначку и опять прикупил к 17. Через три минуты у меня было 400, а через восемь минут 700 долларов. Друзья не появлялись. Они подоспели, когда все уже было хорошо и у меня опять было 25 долларов. Я сказал: «свое». Так и оказалось. Меня, заломив руки, повели к столу, где в рулетку мои друзья еще 10 минут назад выигрывали под тыщу. Там – но другую, свою еще тыщу (2 млн рублей) как раз менял носатого вида человек, привычно, по свисту купюр отсчитывая из пачки. В пачке было на вид тыщ 40 долларов сотенными. Играл он широко и по своей, горской, по всей видимости, системе: он расставлял фишки на все номера, кроссы, цвета и фигуры поля. И ставил на ноль. Это очень хорошая система, гарантирующая стабильный проигрыш не более, чем 75% ставок. К концу вечера, т. е. к 5 утра, он пил бесплатную цикуту. Сердобольный бармен дал ему две фисташки на закусь. Я былопожалел его, бедолагу, но при выходе из казино грустной группе моих товарищей довелось в дверях уступить место его делегации: 8 синещеких мужчин его охраны попридержали в оцеплении «наших», покуда он не прошествовал с двумя оживившимися лимитчицами к «порше». Потом свора разбежалась, бедная, по «мерседесам», и эскорт покатил. Пропивать выигрыш, как я догадался.

Не следует объяснять, что при выходе я, как и было предсказано, совершенно не звенел. Не звенел даже серебряный с монограммой портсигар, дар одной прелестной читательницы на зубок, – портсигар свистнули. Наверное, как раз когда я задумался, почему ж это я не поставил на «0», если он так легко выпадает. Самое любопытное, что, произведя все грустные подсчеты убытков, я обнаружил, что проиграл всего 25 долларов. А сколько я выиграл?! Ведь я мог запросто спустить и 100, и 125, и даже 200 долларов! И даже – 225!.. И остаться в «Метелице» навсегда.

Водителя авто, на котором мы разъезжались после ночи оголтелого кутежа интуриста Генделева, шестижды останавливало ГАИ под вздорным предлогом – почему в машине сидят 6 человек, почему выбито стекло передней левой дверцы, почему от водителя пахнет курвуазье, почему у водителя нет прав, а у машины – номера? Объяснял это водитель десятью тысячами рублей в каждом конкретном случае. А я, погребенный от нескромных взоров на заднем сиденье телами моих товарок и товарищей, трезвый, злой, очень хотящий спать, думал о том, почему же все же наш еврейский Бог ни словом не обмолвился на горе Синай о казино «Метелице»? Ибо будь такая заповедь, я б ее, зуб даю! – соблюл.

– Где тебе будет интересно побывать, – делился со мной программой моей творческой командировки мой московский друг и коллега, – так это на собрании «Союза Русского народа», гладиаторских боях (до убиения, разумеется), на Х-секс-шоу (спаривание самца морского льва с самкой человека под музыку Альбинони) и закрытом конкурсе едоков в пользу афганских сирот. А в казино ты был? Сподобило?

– Доводилось.

– Остальное – так же увлекательно, – с энтузиазмом продолжал мой друг. – Здесь все не так, как было полгода назад. Все новое – новые лица, новая Москва, новая Россия, новые русские. Все новое!

– Новое, – согласился я. – Ненадеванное.

А ведь где-то я это уже читал... В какой-то книжке с удивительным «в начале» и совершенно неоднозначным в конце: «и он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы Я пришед не поразил земли проклятием» (Малахия 4:6).

Так кончается «Ветхий Завет», ни много ни мало. Надо бы похлопотать, чтобы в следующей корректуре не забыли врезку «не играй». А то Он «пришед поразить землю. Проклятием».

 

 


Окна (Тель-Авив). 1994. 1 сентября.

 

 

Система Orphus