БАЗАР-ВОКЗАЛ
Не могу отказать себе в наслаждении высказать что-нибудь сокровенненькое, если уж подвернулось. Как сформулировал петербургский остряк: не вижу повода не выпить. Не вижу повода. Высказываю сокровенненькое, наболевшее, наработанное сизифовым трудом души: я не люблю народ. Терпеть не могу. Причем – любой. Свой, чужой, русский, Еврейский, израильский, палестинский люд. Богатый люд, бедный люд. Средний люд. Охлос, демос, хамос. Ам, амху, племя ам-ам-ам. Почти все, связанное с народом, я не переношу. Я не люблю расписные ложки и кугель. Кликушество и народные приметы: если эму низко летает, значит, к дождю и тайфуну. От фольклора я чешусь.
Не то чтоб мне был свойствен некий аристократизм – я не могу похвастаться голубой родословной баден-баденских раввинов, я не дочерний племянник знатного революционера, я не сын скорняка. Дворняга. Мы, знаете ли, из простых. Из народа. «Вышли мы все из народа, и хрен нас обратно загонишь!»
Сие не есть предмет моей гордости. Выйти из народа не доблесть, гордиться этим обстоятельством все равно что хвалиться окном, из которого выпал. Чтоб выйти из народа совсем – об этом не может идти речи, это не по плечу. Но так – тишком, бочком...
Еще больше хотения и несравненно больше труда надо положить на вхождение в народ: надо тем любезен быть народу. И этим. В народ надо ходить. С народом надо гулять. Прогуливаться, так сказать. (Есть опасность утери чувства меры, тогда народ начнет тебя выгуливать. Как собаку. Это случается с литераторами.)
Иногда я гуляю в народ. Любимые места встречи с народом (это там, где демос забивает тебе стрелку) – базар энд вокзал. С французами на рандеву гуляют по-благородному – на де Базар и дю Вокзал. В ресторанчик на месте бывшего чрева Парижа (гамбургер с чипсами и цитаткой на сладкое) и – на Северный вокзал. Не люблю парижский народ. С моим народом «пгиша» осуществляется на шуке Бен-Йегуда и на старой тахане мерказит в Тель-Авиве. (Все, что пишут о народе наши левенькие журналисты-народники, почерпнуто там, исходит из рыночного тона и базарной этики разборок. Я вообще думаю, что народ для современного израильского газетчика – эдакий Большой резонер, рассуждающий о политике и морали. Ссылки на мнение шука – обязательны.)
С российским народом я вижусь на толкучках и на майданах. На Даниловском рынке и Ленинградском вокзале. В рамках рыночной экономики базара и на запасных колеях «Великого Русского Путешествия», на Особом Пути России.
Когда мои заметки, как образец прозы XXI века, будут наизусть разучивать гимназисты престижных вузов четвертого тысячелетия, наподобие «Цицерона против Катилины», – следующую рабочую фразу следует опустить как потерявшую всякий смысл. Опущенная фраза: ни базар, ни вокзал России не по карману. Из-за дороговизны. (Полка в четырехместном купе «Красной стрелы» стоит 12 долларов, а кг картофеля на Центральном рынке – 2 доллара... Ну и т. д., и т. п.) Но я пишу не о невозможности или трудности бытия простого народа (живет же он как-то, в конце концов?!!) в России, а о моих встречах с народом России (живу же я как-то, в конце концов?!!) в России (пусть мытарствуюу, но живу).
Прежде всего – я потерял стыд. Не всякий, а некоторую свойственную наиболее зажиточным моралистам (наподобие Льва Толстого и Фридриха Энгельса) или совестливым богатеям (наподобие Э. Ротшильда, Гарун аль Рашида, К. Борового) застенчивость при пожирании ананасов в присутствии схлюпывающего желудочный сок. На моих свиданках с Россией с голодом я не встречаюсь.
Голодные на рынок не ходят. На вокзалах голодных я не встречал.
Голодающая семья носильщика, кондуктора? Извозчика на привокзальной стоянке автомобилей?..
Чтоб в срочном порядке укатить из Петербурга в Москву, я заплатил кондуктору, который не спешит и понимает, т.е. проводнику, всего-навсего госцену билета СВ (для неиностранного пассажира) на лапу: 50 тыщ. В вагоне таких, как я, было пятеро. А четыре тысячи стоил мне опрометчиво взятый носильщик. А 25 тыщ запросил с меня возница на стоянке у/напротив Московского вокзала – за 20 минут проезда по Северной Пальмире до отчего дома. Охота на лоха, скажете? Нет, это рыночные отношения на вокзале. А вот – восточный базар на московском рынке: на вид, на мой расистский взгляд, – «лица кавказской национальности» составили как минимум 90 процентов от непокупателей Ленинградского рынка... Причем торговали «хачики» и украинским шпиком, и израильскими киви, авокадо, и манго, и подмосковными яйцами, и литовскими шампиньонами. И моченой – от чего я оторопел – антоновкой. И баварскими – сосисками.
А кто покупал? А покупали новые русские обеих коренных национальностей богатенькой Москвы, причем еврейские физиономии не мозолили взгляда, а наоборот, резко торчали по причине экзотики. «Кило свиных почек, будьте так добры». – «Канэшна!»
Но я не о том, не о том... Я о народе, блин. Привокзальная жизнь: кто-то уезжает, кто-то, соответственно, отстал, а кто-то с обеих категорий существует. На перрон проходишь сквозь опасный строй: такие рыла обжили вокзал – куда там массовке Годунова! Группой гуляет урла – грязная шпана, говоря нормальным языком периода моей репатриации. Солидно устроились охранники ларьков – явно изображая «бойцов» – оплаченных гангстеров. Пьяненькие бабуси всех возрастов. Невероятные шлюхи. Средних лет тети, тряско торгующие с рук: дикого происхождения алкоголем, хлебом, надувающейся тюлькой в томате и китайской «Великой стены» тушенкой. Дорогой едой не торгуют, по-видимому, опасаясь урлы: отнимут. Загулявшие дембеля присели на корточки у уличного проповедника с баяном, баянист поет матерные частушки с рефренчиком: «Ельцин – жид, Гайдар – жид, на Москве не можно жить». Балагуря с вокзальными аборигенами, проходит ОМОН. Редкая дорожная милиция перешагивает через пьянь. Соломенноголовые карапузы в чудовищных опорках просят милостыню; «беженцы, русские дети» – написано церковной вязью. Работу детей покрывает белобрысый патрон – кавказцев на вокзалах отчетливо не жалуют (по крайней мере на Ленинградском и Московском вокзалах). Дорогие «фирменные» поезда ходят в будни полупустыми (хотя билеты перед поездкой купить в кассе практически невозможно...). Челноки платят напрямую, забивая пассажирские купе отдельно оплаченными тюками и коробками. Но это – просто конспект заметок, узелки и чемоданчики на память. Баулы, которые всегда со мной. Так же, как переброшенный через локоток плащ отчуждения, неродственность пассажирам и привокзальной публике – народу, пришедшему ко мне на свидание.
А плащик-то у меня поперли. Оглянуться не успел. Правда, не на вокзале. А на базаре. Ушлый народ... Так что на российский рынок – выхожу налегке. С непокрытой головой, душа нараспашку, все на продажу: знай наших. Наших знают.
