Михаил Генделев

Владимир Вишневский

ОПЫТ НЕПОРОЧНОГО СОЖИТЕЛЬСТВА

 

 

Однажды, 2006-ом, мы с Михаилом Веллером ехали возбужденнные в одном такси, и, приняв совместное решение, почти в полуночи остановили машину у книжного магазина «Москва»... Где каждый купил свою книгу (причем, у меня, ура, с собой оказалась скидочная карточка магазина), после чего неторжественно ими обменялись, не забыв принародно сделать по дарственной надписи...

И уже затем развезли друг друга по домам.

Мы возвращались с дня рождения Миши Генделева... Понятного апреля, из его любимого ресторана «Школы современной пьесы».

Я давно, еще ДО понял и сформулировал для себя: все, что происходит с участием Генделева в его дружеском и профессиональном кругу – во всяком случае, при мне – проживалось т а к, чтобы неминуемо попасть в чьи-то мемуары, прямиком туда маршировало, так, чтобы это вспоминать как шедевры общения и откровения дружбы. Которые и были возможны именно с его участием.

Ни одного неяркого, серого и проходного эпизода.

В Москве 90-х мы и не могли, не сумели бы с ним разминуться. И познакомил нас очень неслучайный – взаимно – человек: Вероника Долина. Мы бурно сдружились и, уже через год, я оказался жильцом его знаменитой мансарды. Где до меня и после в этой роли оказывались люди хорошие и разные – от Аксенова до Иртеньева.

Где проживал я гостем более двух недель... А на прощанье мы с ним обменялись по-братски текстами в «ОКНАх» газеты «Вести». Его спич назывался «Не уезжай ты – мой галутчик...». И было там много правдивого, страшно правдивого, невыносимо правдивого, да и, чего там, лестного для меня... Надеюсь, не отказался бы он обнародовать вновь все это и спустя 17 лет.

Мой же текст... о, целый месяц в своем ремонтном разгроме на два дома искал я и нашел-таки ксеру той самой публикации, ура....

Чтобы напечатать, увы, здесь и с е й ч а с...

Перечитал – боже, а ведь это прожито и написано аж в ДО-мобильную эру...

 

 

 

 

 

 

 

Не могу сказать, что в такую неприличную рань («Эль-Аль»!..) я был встречен ра­достным лаем («Мой первый друг, мой друг бесценный!..»), но и не скажу, что меня тут совсем – с той самой картины Репина... Жда­ли меня, как выяснилось, и тут.

Итак, в пять утра, когда заставить бодрствовать поэта можно только по приговору Бейт-Мишпат Эльон, я переступил порог знаменитой мансарды, что на рехов Бен-Гилель, что в переводе на язык новейших пешеходных экскурсий означает улица Генделева, здесь впоследствии, то есть в течение двух и вахэци недель я жил и не работал, здесь долгими зимними вечерами отсутствовал по совершенно летним делам.

Большая честь для поэта и огромное ис­пытание для живого человека быть испыта­телем гостеприимства Михаила Генделева. Становишься пусть и сопротивляющейся, но – частью особого поэтического интерьера, этого высокого бедлама, где действует бо­гемное времяисчисление – два часа вечера и два часа утра. О, божий скворечник, Мансар­да М.Г., музей-квартира, проходной двор для избранных и постоялый – для особо из­бранных, бермудское место, где уже, види­мо, никогда не удастся навести порядка – и не потому, что «нет хозяина». Здесь, в беше­ном поле Поэта, зашкаливают приборы и сходят с ума стрелки, а банальные бытовые приспособления – нет, не выходят из строя – они оступаются в Астрал, меняясь функция­ми как партнершами. Здесь пишущая ма­шинка может оказаться стиральной, здесь можно позвонить по утюгу, а в телефонной трубке – на мгновение, не более – о, остано­вись! – появляется изображение, зато теле­визор не работает никогда и лишь, притворя­ясь, делает в и д. Здесь не можешь найти элементарно необходимого, но вдруг набре­даешь на то, что уже отчаялся искать всю жизнь. Здесь это «Черт, забыл, идиот!» в устах хозяина звучит как Архимедова «Эврика!» – а масштабы потерь и убытков все величественнее. Это он, Мишенька, забыл, к примеру, появиться в Испании на поэтическом форуме, где на него рассчитывали. Это он, Генделев, очнется вдруг с тяжелой черепно-мозговой мыслью, поняв, что проспал еще один суд – хотя пока еще не Страшный... 

 

Как работает поэт-политолог Генделев – это зрелище завидное, хотя и не для слабо­нервных. Для подготовленной то бишь публики. Это надо, надо видеть, как в коротких перерывах между тостами и поцелуями без любви он цепко отслеживает телетайп, как хищно считывает с телеэкрана, с колес, конвертируя российские тревожные «Вести» для тель-авивских ежедневных «Вестей». Вот пи­шет он от руки – да, господа, от руки! – как, обсыпаясь пеплом, ваяет свои комментарии, по поводу которых – «ноу комментс», хотя яростнее всего возражают одноклубники, – вот он, вычитывая, идет по дороге, ведущей к Факсу... Учись, я говорил себе, Обломов советский, это тебе не одностишья выды­хать, вот как в поте лица своего западные профи трудятся, точнее ближневосточные фрилансеры, вот как зарабатывают себе НА...  

Тогда как мы на пляжах Тель-Авива...

 

Вставной и необязательный эпизод. Пом­ню, как-то в октябре едем мы с Генделевым в гости в муниципальном автобусе – да, прямо так, без охраны, без машины, – а слева доносится разговор русскоязычный. Судя по всему, женщина только-только из Москвы, делится с приятельницей впечатлениями, интерпретируя известные события... И вдруг мои станции слежения – невольно, разумеется, регистрируют н е ч т о – ты помнишь, Миша? – «А от бомбежки, ваще, такая вонища…»

Когда б вы знали, из какого сора... Впрочем, уж вы-то знаете …

 

Серьезная жилищная проблема для вр. проживающего в Мансарде – это пепел, вырабатываемый поэтом Генделевым. Производство пепла на душу и тело гостя превышает все допустимые ЮНЕСКО нормы. Вначале я простодушно пытался протирать прижизненное литнаследие поэта, но вскоре понял тщету и этих усилий. Не столько пепел Клааса стучал в мое сердце, сколько фирменный пепел от Генделева грозил засыпать меня, грешника залетного, с головой, приближая последний день личной Помпеи.

На своем вечере в ИЛК я принародно заявил гуманитарный протест, посетовав на избыток данного псевдосерого вещества. «Это пепел твоих предшественников», – мрачно сознался из зала Генделев, стряхивая…

 

А как поэт Генделев борется со стихиями!.. О, это нечто отдельно специальное, специально отдельное… Генделев вроде бы хорошо изучил повадки и нрав своего жилища. Но все-таки тривиальный дождь (а в Иерусалиме случается и такое) застает его всегда врасплох, как снег в декабре Москву – этакое стихийное бедствие по-советски… Но «все течет и ничего не меняется» – так лихо прошлись бы какие-нибудь застойные фельетонисты «Крокодила» по потолку музея-квартиры поэта… «Отмобилизовывается по тревоге» Генделев, надо признать, мощно и красиво. Опять вспоминается доброе старое «Время» – телепрограмма такая: «Разгулу стихии люди противопоставили мужество и организованность. При обкоме партии создан штаб…» Блажен, кто посетил сей дом в его минуты грозовые. Мне довелось, да нет, чего там, посчастливилось (простите, я волнуюсь) участвовать в ликвидации по­следствий силами поэтов. Не забыть, конеч­но, этого аварийного перемещения дивана (что там за тело соскользнуло? – извини, ста­рик, у меня тут не прибрано) с последующим выходом на крышу и прочищением стоков... Но о Крыше – ниже.

Как нам обустроить Мансарду? За время моего проживания я, конечно, не успел де­лом ответить на этот кричащий «что-делать-кто-виноват». И – тем не менее, тем не ме­нее!.. Нельзя сказать, что я совсем тут не жилец. Именно в мой, не худший для Генде­лева период, именно с моей легкой вот этой вот руки в Мансарде стали появляться, так сказать, при вполне загадочных обстоятель­ствах необходимые вещи – телевизор, видео, газовая плита (с правом ношения вручную, шестой этаж без лифта). Быт Генделева на глазах становился все нормальнее, что на­стораживает. Чего доброго... нет, вернее – дай ему Б-г, чтобы бывало кому говорить время от времени слова «Упрека без номера» из раннего Вишневского:

 

 

…Теперь второе – о литературе. Как я смотрю на перспективы поэта Михаила Генделева? А более чем. Судите сами. Телевизор у него уже есть – однажды и он заработает, а там, глядишь, и кабель российский появится. И опять же крыша. Она же не только в целях дождя и протекания. Она принадлежит поэту, ответственному мансардосъемщику Генделеву. Вот обустроим крышу – будет людям место, чтобы не только людей посмотреть на дружеском коктейле, где звезда со звездой говорит, будет чем гордиться и чем смущаться…

 

 

Потому что Крыша для нас не роскошь, а средство передвижения.

 

 

...о чем и забывать не собираюсь. И пусть не получится здесь подобающего ли­рического отступления – все равно: «Я тихо шепчу “Благодарствуй”...»

Спасибо, Мансарда, за это божествен­ное, почти забытое летнее ощущение жизни, за эту возможность взойти поутру в окне и, нависнув, блаженно, а не гордо реять над Бен-Гилель, за эту свободу (и за что мне все это?!) в любой момент с удовольствием вы­плеснуться из дверей на ее брусчатку, про­швырнуться до угла, где всегда можно ку­пить «Вести», где иногда можно прочесть и о себе, где, то есть во глубине души…ну да ладно. Нет, с этой Мансарды я не оступлюсь в пафос, в обязательную для заезжего литератора программу с непременным умилением при виде «цахалочек» (жванецкий термин).

Скажу уклончиво: я очень хочу тут бывать. Часто и подолгу. В Иерусалиме. Откуда нетрудно опять объехать весь Израиль. Чаще и дольше. Так, чтобы со временем друзьям бросалось в глаза, что я опять отъехал в Москву.

Спасибо тебе, Миша, за все (как много в этом звуке). За то, что ты и в гостеприимстве талантлив, за твой классный дружеский круг, с которым уже и побратались немного. Я не хотел тебя расстраивать, Миша (жизнь – это сложная штука), но я уезжаю, да, Миша, так получилось, что я вынужден тут отлететь с исторической на фактическую. Но я вернусь, Миша, слышишь?!. Причем раньше, чем тебе кажется, Миша, так что ты тут не расслабляйся. И это будет большое «Вновь я посетил…».

Тебя часто беспокоил телефон – спрашивали то Володю, то Владимира Петровича. А вдруг когда-нибудь спросят, у вас ли Зеэв Бен-Пинхас? Как там в песне пелось: «И в том строю есть промежуток малый...»

 

Резюме-МАГИСТРАЛ, или итоговый ве­нок одностиший Михаилу Генделеву. ИТОГО:

 

 

Ну а совсем напоследок – стихи, написанные Здесь.

 

 

НОЯБРЬ, 1993 г.

 

 

...ОТРЫВОЧНО, В РЕЖИМЕ «АМАРКОРД»...

 

...Миша, Мишенька (как он и сам себя называл), Михаил Самюэльевич... Москва-Питер. Иерусалим. Питер- Москва...

 

Это – года три спустя бережно, как амфору, собственнорульно, вез я его с красавицей женой на Ленинградский вокзал. А в апреле 2000-го сам ехал «Стрелой» к нему на юбилей, в Питер, на фактическую родину... Предварительно проведя неделю в поисках сабли, достойной пополнить его коллекцию. А потом искал неброскую, поделикатней, упаковку... Но пустившись в дорогу, все равно в глазах иных милиционеров, выглядел как киллер в командировке.

И был юбилей на корабле, с петроградскими всполохами в ночи по берегам...

 

...Бывал и дико трогательным, и неадекватно жестким. Мудрым – всегда. Что не ограничивало его в безбашенных порывах. Про каждого конкретного человека понимал все, что нужно и все, как есть... Это мы со своими тараканами, ебнутые и – трудносчастливые оттого, что занимаемся с в о и м, и это оказывается еще кому-то интересно, кроме нас...

 

...Вот, вдруг совсем вживую, почти онлайново, донесся его возглас сквозь смех и фирменный кашель:

«Зачем я ей нужен, старый бабуин!..»

 

 

... А еще его «дар» притягивать к себе всяческую мелкую несправедливость, а точнее, попадать в разные полуправовые недоразумения, привлекая к себе внимание определенных спецлюдей и служб... Становясь почему-то объектом внимания то милиционеров, то какой-нибудь охраны, казино, например... Силовики и жлобы безошибочно, нутром, чуяли в нем инороднее не только тело и соответственно – мишень...

 

 

...Михал Самуэльевич – как он наряжался и украшал себя – не то чтобы вызывающе, – скорее, как-то весело-обреченно в это самое последнее время... «Умевший носить котелок и монокль,чтоб это смотрелось не стилем, но – личным...»

Его шейные платки, его излюбленные немыслимые всяческие бабочки. И на шее и – на обложках его книг неизменно генделевского формата-квадрата. О содержимом их, о его «из русской поэзии» еще, как говорится, напишут. Помню, как сказал Владимир Сорокин на последнем Мишином вечере в ноябре 2008-го: вот стихи, завораживают, а как написаны, сделаны – непонятно...

Аксенов, Вознесенский, Веллер, Сорокин... Агарков, Щеглов ... не «и др.», но и те фигуры, кого я просто лично не хочу называть по своим, – впечатляют имена тех, для кого он был и остался  з н а ч и м ы м.

Всех, кто любил и ценил его.

 

 

...Вообще мы изрядно одарили друг друга материально осязаемыми предметами.

Его дары – от тех же бабочек, целой россыпи, до огромного разноцветного зонта, от заботливо обкуренной трубки до подзорной трубы...

 

...А ДОМА ВСЕ БОЛЬШЕ ПОДАРКОВ УШЕДШИХ...

 

 

 

А скажу я самыми неизысканными словами:

Хорошо, что мы с Мишей в единственной жизни не разминулись, стали друзьями и успели друг другу сказать и сделать что-то хорошее.

...Это стихотворение я прочитал по телефону коллеге Генделеву первому. Мы обсуждали его, и он подробно, почти построчно, его разбирал. И я даже внял одному его совету.

Отныне это и – о Нем.