Михаил Генделев

Эстер Пастернак

БЕССМЕРТНЫЕ НА ВРЕМЯ

בס"ד

«Искусство – основной доступный нам
способ преломить хлеб с умершими». 

У. Х. Оден

Пылал хамсинный день. Старый Яффо, узкий, как горло змеи, переулок Ворота Никанора, дом скульптора Иры Рейхваргер. Сидели прямо на мраморном полу, так прохладнее, и Миша Генделев читал нам недавно законченную поэму «Бильярд в Яффо».

– Ну что, нравится?

Ира, улыбаясь: «Мне нравится. Я ведь только шушательница…»

Вечером мы спустились в порт и, сидя лицом к бьющей наотмашь волне, глядели на лунную дорожку, конусом падающую на воду. Ночное море, пульсируя у горла берега листовым серебром, отражалось в волчьих звездах августовской ночи. Мы бродили по узким улочкам старого Яффо, читали стихи, пили восточный кофе и крепкий чай с пахучим листиком мяты, а под утро, усталые, возвращались домой по ступенчатым улочкам с квадратными фонарями.

Остались у меня черновики стихов, а на них беглые правки, сделанные рукой Миши.

Он хотел быть мастером, учителем, законодателем Новой поэтической школы, с толпой последователей, с любящими, а главное – внимающими учениками и поклонниками. Так, как было когда-то, так, как уже не будет никогда.

В то утро, белый от выступившей на коже морской соли, с черными горящими глазами, он после бессонной ночи боксировал с грушей, подвешенной в углу огромной студии, и, улыбаясь кривой улыбкой, цедил сквозь зубы: «Я Мастер, и сделаю из твоих стихов маргаритку, с условием, что будешь слушать меня беспрекословно. Большой поэт Иосиф Бродский, поэт номер 2…» Привязав к боксерской груше бабочку из серебристого материала (бабочки шил сам) и, обронив: «Я залег спать», – он ушел.

Запечатленное мгновенье может стать явлением вечным. Ни с чем не сопоставимое, неопределимое, неуловимое время невозможно себе представить, так же, как невозможно представить реки, вытекающие из рая, так же, как невозможно представить сам рай. Поэтические образы и метафоры стихов – это самостоятельная адаптация творческого человека во времени, дабы не заблудиться в трех соснах.

Художнику для создания картины необходимы свет и тень, природа – постоянная его модель. Поэту, для того, чтобы творить, необходим внутренний свет. Э. Мане говорил, что «цвет – это дело вкуса и чувствительности». Нечувствительных поэтов не бывает.

Когда я наклоняюсь над рекой времени, где многочисленные (не счесть!) камни успели обрасти пористым илом, я вижу чуть кривую улыбку и слышу: «Неужели я настоящий и действительно смерть придет?» (Мандельштам).

Хорошо известный в Израиле и в России в 80-90-х годах талантливый художник и скульптор Ира Рейхваргер не узнала о смерти Миши, трагически уйдя из жизни и канув в реку забвенья раньше его.

Она родилась в Москве в 1951 году, училась в Академии художеств, а в 1973 году репатриировалась в Израиль вместе с мужем, художником Яном Рейхваргером. В Израиле талант Иры приобрел другое оригинальное направление: впервые она начала создавать своих необычных кукол – удивительные «портреты» из мягких материалов.

Так возник ее особый мир, населенный поистине живыми персонажами. Нет, это не было чудом, это, как говорила Цветаева, было «вдохновение и воловий труд». В 1977 году работы Иры выставлялись в галерее Рихтера в Яффо, был шумный успех, а затем владелец галереи вывез всю экспозицию в Европу.

Свет плетет солнечную корзинку из хрупких тростниковых лучей. Идя – «от тени к свету» – (Курбэ), – возможно открыть в себе новые духовные миры и, наклоняясь к воде, – увидать не только себя, но и отраженные в реке – небо, птиц, деревья. И, оторвавшись от серой стены равнодушия, прийти к нетерпению сердца утолить жажду истинную, жажду веры в то, что Творец хочет твое творчество.

Я вижу ее сидящей за огромным непокрытым деревянным столом с воткнутыми по краям несколькими кухонными ножами. За этим столом ели, пили, спорили, писали стихи, читали длинные поэмы, набрасывали эскизы будущих ватных кукол в капроновых чулках, рубили зелень и готовили отбивные. С этого стола отдавали псу Лаки лакомые куски, под этим столом он слушал гитару и смешные истории.

Можно писать о человеке, а можно – человека, своеобразным стилем – слово-кисть. Кисть, пальцы, рука, перо, а Творец водит рукой человека по белой поверхности листа, заполняя его чертами природного дарования.

Один из промозглых, осенних вечеров. Миша ушел за сигаретами. За окном дождь с порывами ветра. Ира что-то набрасывает на бристоли. У стола, вытягивая и без того длинную шею, крутится пес Лаки. Вдруг мы отчетливо слышим громкий звук удара в железные ворота. А затем еще раз и еще раз.

«Это Мишка! Он же пальцы отобьет! Вот сумасшедший!» – и она выбегает в дождь.

«Это ветер!» – кричу я вдогонку, но она меня уже не слышит.

«…Смотри, как смывает сад…» (М. Генделев)

Несмываем единственный сад – сад Эдема.

Одни говорили, что самоубийство, вторые – несчастный случай; третьи понимающе молчали.

Ей едва исполнилось пятьдесят лет.

При жизни понять большого художника редко кто может, зато после смерти многие берутся объяснить.

Величие искусства не в его объяснении, а в умении принять его неограниченность, суть его оригинала, а для этого надо подняться до уровня непостижимого в его самом сложном подчинении – подчинении материалу с целью возвысить его духовно и эстетически – вдохнуть в материал смысл… жизни. На такой осмысленный душой шаг редко кто из читателей или слушателей способен.