In memoriam

Марина Концевая

ПАМЯТИ МИШИ ГЕНДЕЛЕВА, ЕЩЕ РАЗ...

 

 

Вообще-то здесь должны были объявить Льва Меламида, но я за него. Он сейчас как раз ведет передачу на Первом радио и рассказывает о нашем вечере, о Мише. Я хочу рассказать об их вечном споре – споре Генделева с Меламидом – споре поэта с писателем.

Мне, как женщине, не удавалось участвовать в их разговорах, даже, когда Генделев давал мне наставления, как быть женой Меламида и щедро делился своим опытом, мы никогда об этом с ним не разговаривали, да и вообще ужасно много недосказанного и недоговоренного, как выясняется после его такого раннего и такого неожиданного ухода.

Итак, спор поэта и прозаика. В этом споре не то, чтобы победил Миша и не то, чтобы был неправ Меламид, дело в том, что они были оба правы, но побеждает всегда поэзия, хотя и к прозе стоит относиться уважительно, что Генделев и делал и даже оставил несколько «простодушных описаний в повествовании о тьме и тишине». Поэзия побеждает, а поэзия Генделева побеждает убедительно еще и потому, что она играет бóльшую роль, чем проза, в формировании не только языка, но и идеи. Спор их заключался в том, стоит ли издавать свои произведения или можно и подождать, когда придет их время или, вернее, как считал и по сей день считает Меламид: книга сама найдет читателя. Генделев всячески противился подобной идее и считал – и абсолютно правильно – что издаваться надо. И здесь я хочу добавить, что поэзия Генделева не просто всегда была актуальна, а значит она – на все времена, поэзия Генделева – это такой отклик душевный, который стал близким и понятным всем тем, кто уезжал, менял свою жизнь, уходил из языка, кто ностальгировал, но при этом абсолютно четко ощущал себя жителем другой страны и вместе с тем не боялся быть ее патриотом. Суметь выразить это в прозе – это целое дело, а у Генделева достаточно двух строк:

 

Я младшей родины моей глотал холодный дым
И нелюбимым в дом входил, в котором был любим.

 

Писателю бы пришлось бы написать целый роман, Меламид, кстати, написал, но стихи Генделева – это каждое слово, в котором как будто выверены все гласные и согласные, все это музыкально-звуковой образ его удивительной, ни на кого не похожей речи – «все бабочки да мотыльки». И слово само по себе не имеет никакого смысла, смысл слов в генделевских стихах рождается в контексте стихотворения, они даже, я бы сказала, преображаются, изменяются:

 

Повторяйте за мною:
у слова
четыре
значенья –
слово как оно есть, лжесвидетельство, подпись и речь
например:
вавилонские реки меняют теченье
когда им вавилон под быками прикажет истечь

 

И еще Меламид всегда гордился, а теперь может гордиться особенно тем, что одно из лучших генделевских стихотворений посвящено ему – «Господь наш не знает по-русски и русских не помнит имен»:

 

Не
перевернется страница
а
с мясом вырвется
«ах!»
в мгновенном бою на границе
у белого дня на глазах
с прищуром тем более узким
чем пристальнее устремлен
Господь наш
Господь наш не знает по-русски
и русских не помнит имен.

 

И, наконец, еще одна генделевская особенность стихо- творения – он, подчиняясь железной логике стиха, никогда не отказываясь от рифмы, все-таки презирал слишком логизирующие текст знаки препинания и, на мой взгляд, его язык – это язык чистой эмоции плюс желание уйти от прозы или от прозаических штампов и воскресить истинное значение слов. У Генделева было много «серебряных» стихотворений, в которых звучит очень эмоционально мелодия его стиха, и одно из них – стихотворение 79 года:

 

Серебряная осень Палестины.
Совсем – и безнадежно запустили
заслуженный колониальный стиль. 

А писем мы и вовсе не писали.
И пылью обернулись сами
листы, впитав серебряную пыль. 

Кто упрекнет нас – даже вспомнит если –
там – в Метрополии – решат, что мы воскресли –
так долго были безупречны мы –

донашивая выцветшее хаки –
как самые упрямые служаки –
хамсин, оливы, бедные холмы.

 

 


 

 

Система Orphus