In memoriam

Григорий Дашевский

ПОЭТ ПРЯМОГО ДЕЙСТВИЯ

 

Умер поэт Михаил Генделев. Он родился в 1950 году в Ленинграде; в 1977-м эмигрировал в Израиль; участвовал в войне в Южном Ливане как военный врач. Автор восьми книг стихов, последняя – «Любовь, война и смерть в воспоминаниях современника» вышла в прошлом году.

 


 

Его стихи прежде всего поражают технической виртуозностью. И звуковая, и графическая стороны стиха доведены до предельной четкости. Разностопные стихи выравнены на листе не по левому краю, а по центру и похожи на бабочку (и потому больше обычного теряют при цитировании в строку). Но каждая из этих образующих фигурный рисунок строк предназначена для произнесения и построена по звуковым законам. В чтении последнего времени эти звуковые схемы – смещения ударений, повторы, паузы – накладывались на затрудненность дыхания и странным образом становились еще отчетливее.

Генделев начал писать стихи в Ленинграде, и его стихи – со сложным архитектурным построением, виртуозной игрой идей и ритмов – вполне вписывались в ленинградскую неподцензурную поэтику, но самим собой как поэт Генделев стал только в Израиле. Эмигрировав, Генделев порвал с традиционной позицией русского поэта, который, судит ли он мир, или тоскует по миру, или противостоит ему, всегда остается вне мира – и внутри культуры.

«У автора, находящегося в накуренном помещении внутри культуры, стих закультурен до полного слияния с контекстом, тогда как выход из культурной замкнутости путем эмиграции возвращает поэта к простым отношениям с текстом. Его высказывание приобретает личный, а не всеобщий характер – а это для поэта самое главное – это свобода! Таким образом: эмиграция как эскейп – побег и выбег из культуры», – сказал сам Генделев в одном из интервью.

Выбежав из «накуренного помещения» русской культуры, Генделев оказался в самой гуще мира. Его стихи пишет не призрак, выбирающий, во что ему временно воплотиться и откуда смотреть на мир, а человек, уже находящийся внутри мира и уже необратимо воплощенный. И война, концентрат непризрачности, стала ключевым словом его поэзии.

Израиль, теракты, ливанская кампания – не темы его поэзии, а ее исходная реальность.

 

И так был сад устроен
чтобы проще
нам
впредь
в ночном бою творящемся на ощупь
беспрекословно

умереть.

 

Энергия и виртуозность стиха, литературные аллюзии и метафизические афоризмы у Генделева – не демонстрация поэтической силы внутри отгороженного пространства культуры, а ее прямое применение в самом мире, и потому сам поэт – это не тайный двойник читателя, а его явный товарищ или враг, не «такой, как я», а «один из нас» или «один из них».

Генделев ясно сознавал и доводил до максимальной яркости контраст между русской поэтической традицией и своим голосом на ее краю, между ее пассивной призрачностью и своей почти свирепой воплощенностью:

 

на русском языке последнем мне
я думаю
(я так писал)
что по себе есть сами
любовь война и смерть
как
не
предлог
для простодушных описаний
в повествовании о тьме и тишине
так вот
я
думаю
что
стоя перед псами
в молчаньи тигра есть ответ брехне
и
предвкушение
клыки разводит сладко мне
не
трудной
крови под усами.

 

В «накуренном помещении» культуры с лампами дневного света эта грозная фигура хищника кажется всего лишь одной из возможных ролей эксцентрического поэта – но нужно, хотя бы мысленно, из этого помещения выйти, и тогда мы увидим эту свирепую яркость на черном фоне мира и узнаем в ней реальные черты реального лица.

  

 


Коммерсант. 2009. № 56 (4111). 31 марта.

 

 

Система Orphus