Переводы

Шломо ибн-Гвироль

(ок. 1021 – ок. 1058)

 


Молний пером, ливней тушь расплескав,
осень писала, туч откинув рукав,
письмо по саду небес, и немыслим сам
был сад лазури и пурпура в небесах.
Тогда земля, небесный ревнуя сад,
расшила звездами покровы дерев и трав.

 

***
 

Лишь потому наш род – ожившее ребро –
к вершинам Мудрости взошел высоко столь,
что человек – душа, и тело вкруг надев,
он телу – колеса предназначает роль.

 

*** 

Господь, грехи мои без потерь
несу к Тебе – меру им отмерь,
и в милости им отпущенье дай –
ведь кто я? – Пепел и прах теперь!
А если гибель ко мне в пути,
Господь, захлопни пред нею дверь,
за муки смертные – смерть прости,
ведь смерть я принял уже, поверь.

 

*** 

Я – страждущий Амнон, пусть приведут Тамар:
я в плен попал страстей, в тенета женских чар.
Эгей, скорей друзей гоните что есть духа
бежать и привести такою мне Тамар:
в венце, стан обернув в златую паутину,
в руке бокал вина – лозы веселый дар –
пусть напоить войдет, я ей скажу: утешь!
Огонь коробит плоть – о, потуши пожар!

 

***
 

Жестока боль, плоть мою круша.
Изошел я, жизнь мне нехороша –
где душе сокрыться, в какой тиши,
где отдохновенье найдет душа.
Дабы дух казнился и чахла плоть,
подошли втроем, как для дележа:
Грех, Недуг, Одиночество – кто их рук –
кто кольца их рук не бежал, дрожа?
Океан я им? Я морской им змей?
Кость моя им медь, железо ножа?
По чьему ж наследству меня гнетут
эти трое, алчущие платежа?
Почему ж за грех я один терплю,
А с других не взыщешь Ты ни гроша?
Вот мой труд, смотри! Вот страданье мое –
Ведь – орел плененный моя душа,
ведь я раб Твой, мне отпущенья нет,
век живу я – волей Твоей дыша.

 

***

[סערת לילה [אֲנִי הָאִישׁ אֲשֶׁר שִׁנֵּס אֲזוֹרוֹ...

 

Тот я, кто меч нацепив на бедро,
в рог протрубил, что принял зарок –
он не из тех, кто с пути своего
отвернет, малодушия не поборов,
ибо мудрость звездой путеводной избрал,
юн когда еще был и младобород,
что с того, что дел его выжег сад –
вор времен, жесточе всех воров.

И тогда б он выстоял, кабы дней,
дней ублюдки не заступили дорог, 
что ведут и Зла и Добра,
к основанью, Разум, твоих даров.
Только помни: могилы не переступив, 
сокровенных достигнуть нельзя миров.

Серебро лишь мысли блеснет впотьмах,
как заря приходит взыскать оброк.
Жив? – В погоню мысли встань в стременах,
день покуда топчется у ворот,
ибо дух мой – времени не слабей,
и пока в седле я – храню зарок!
Но всегда настигнет, с други, нас
в роковой наш час беспощадные рок.

В эту ночь невинна небес ладонь,
Ясный луч луны навестил мой кров, 
пробудил от снов и повел вперед
по дороге, выстланной серебром,
и зa свет его я болел, как тот
патриарх, чей первенец нездоров.

Тотчас ветр двинул армады туч – 
На луну навел парусов их рой,
застил лунный свет, скрыл дождем косым,
пеленою лег, как на лик покров,
точно месяц этот уже мертвец, 
облака – могила, могильный ров:
Бен-Беор, тучи плачут над телом твоим – 
Так Арам рыдал, ибо мертв пророк.

Полночь вышла в латах чугунной тьмы – 
но молниеносно пробита бронь!
И кривлялись молнии в высоте – 
над бессильем тьмы издевался гром – 
нетопырь летит так крыла воздев – 
мышь летучая – тьму гоня ворон.

В кулаке Господнем моя душа – 
положил свободе Господь порог,
дух мой взял в железа – пускай в ночи
пробудится дух, как в плену герой,
чтоб не звал, о други, я лунный свет,
что пожрал затменья бездонный рот,
или свет ревнуя к душе моей,
мрак – свет лунный спрятал под свой покров,
чтоб я в новолунье не ликовал,
как от ласки царской – холопский сброд!

Ты в поход, вояка – так в прах копье.
Ты в побег – паденья тебе урок.
Хоть в Сиянья Храме от своры бед
попроси приюта – настигнет рок.

 

***

[בצאת המשורר מסרגוסה [נִחַר בְּקָרְאִי גְרוֹנִי...

 

Язык к гортани прилип – ни
звука горлу – хрипы одни,

и – сердцекруженье – то боль
и горе зажали в клешни,

к очам моим поднялись
и стали бессонны они.

Так доколь уповать? Доколь
полыхать вам, гнева огни?

кому излиться, кому
рассказать, как несносны дни!

к кому припаду: утешь!
руку помощи протяни.

Сердце выплеснул перед ним
я б – а боль расплесни

да и отойдет душа
от горестей чертовни.

Утешь! Рев души моей
не тише штормов грызни!

Что сердце? – размякнет лал,
в мой стыд его окуни.

По-твоему, жив я? – живя
средь быдла такого, что ни

в жизнь – правую не отличат
от левой своей пятерни?

Издох я? В пустыне? Каб! –
мой дом – яма, в нем хорони

того, кто юн, нищ, одинок,
без друга, да и без родни!

(пожалуй, что Разум один –
кому прихожусь я сродни…)

Я слезы мешаю и кровь
с вином, – горше нет стряпни.

Друг, жажду тебя! Но – глотком
предсмертным – утешат ли дни,

иль с грезой меня развела
рать ангелов в блеске брони!

Здесь всем я чужак, я живу
средь страусов, средь болтовни

жулья – я, чье сердце подстать
мудрейшим, я – и они!

Один – дуб. Злой аспид – второй:
на, яду, мол, на, облизни;

а третий – с честняги лицом –
агнец – влечет в западни.

Народ… чьих старейшин к стадам
и псами-то взять не рискни! –

чьи морды пока не раскрась –
и не покраснеют они.

Гиганты – кто ж им по плечу,
гигантам… мушиной возни!

…Я притчу им – греком тотчас
ославят: «ты, мол, без фигни,

без зауми, бля, языком
чевой нам народным загни!»

Да я вас!.. О, мой язык,
трезубый мой, в дых их пырни!

Тетери! Вам колокол мой
не звонче набата мотни!

По мерке ль вам? Ну-ка, напяль
ярмо мое – и потяни!

Что пасть разеваете? – дождь
от туч моих – на-кось, глотни!

От мира, что облаком я
над миром пронес – на, дохни!

Нам с Разумом горе с таким
соседушкой! Через плетни

за богопознанье меня
зовут чернокнижником. Пни.

С того-то и вою. Я сплю
во вретище, без простыни,

гнусь, словно тростник, пощусь
вторые и пятые дни.

Чего ж еще ждать от судьбы?
на что опереться рискни? –

Назад безутешный свой взор
Из целой вселенной верни.

Власть Смерти с призывом Земли –
что будет сильнее? – сравни.

Прельстись только Явью – и
в себе же себя похорони –

заплатишь главой не за грех –
за искус! За мысли одни!

Душе омерзительна Явь.
Явь душу почтит если – ни!

мой гений! Призывы ее,
и чары ее – отстрани,

звездáм откажи, позовут
когда: в гости, мол, заверни…

Нет! Если уж жéрнов Земли
напялен – его и тяни!

Что в этом миру мне, когда
дух слепо не пёрли б ступни!

Умру – и с Душою сольюсь,
ликуя, в престола тени;

мне ль плоти не презирать
за бренность покровов – взгляни:

как весел я в дни беды,
как плачу в победы дни;

и лишь отпадут когда
плоти моей ремни –

узнáю: за стоном – покой,
за гладом – тучные дни!

Но жив я пока – молю
как дед мой Шломó: «осени,

Проникающей Бездны, – дай
Разум мне и познанье – они

Лишь и есть цена бытия
моегó – лишь одни!»

***


[החוכמה האלוהית [נֶפֶשׁ אֲשֶׁר עָלוּ שְׁאוֹנֶיהָ...

 

[Вариант I]
 

«Шторм души твоей! По ветру грохоты эха
дум твоих отослать? – иль душа человека

прошумит да погаснет – лишь жертвенный дым
будет к небу всходить до скончания века!

Или ты – вкруг Земли и светил колесо, 
с дней Творенья досель не унявшее бега?

Океан ли сознанье твое, – где Земли 
омывает опоры пучина без брега?

Но на что может сердце твое уповать,
если, глядя на Звезды, лишь киснешь от смеха!

Да очнись ты! вернись в разуменье – узри 
великана – пигмеем, червём – человека.

Не гонись за химерою Разума – и 
Явь постелит и ляжет с тобою, калека!»…

Состраданья к Душе моей, други, прошу. 
Ее тяжкие муки несносны! А мне как

видеть: мужа разумного жаждет Душа – 
как ей жажду унять из дырявого меха?

Даром я в поколеньях нашелся один – 
истомленной Душе утешенье – из всех – а

если Явь, тварь земная, грешна предо мной – 
плюнуть в рожу ей – только что сердцу утеха.

Коли Яви глаза проморгали мой свет,
так – видать – слепоты ей достанет с успехом!

Но раскается Явь – я прощу, может стать, 
не попомню наутро греха и огреха.

Время! прочь! и не трогай Разумных Земли, 
разверни Колесо – вспять, земная телега!

Время! может быть, хватит тебе корчевать 
слепо от клещевины до кедра побега?!

Лучше мусор душонок по ветру развей – 
легче камни носить, чем сносить пустобреха!

Оскопи недоумков, нудящих мне вслед:
«Где он, Разум? где те, кто верны ему?» Эка!

Будь не сукой Вселенная, разве она 
подпустила к себе бы недочеловеков?!

Нет! беструдно бы тлели они – а вокруг – 
скотских радостей кейф, бессознания нега.

И от Солнечных Дев наплодили б они 
сонмы выблядков Тьмы и невежества века.

Вам судачить о Разуме? вам ли рядить? 
вам – трухе, сердцевине гнилого ореха?

Если Мудрость смешна вам – то как же вы ей! 
Разум вас удостоит поднятия века?!

Мне распахнута Мудрость – цель ваших потуг. 
С дохлым сердцем неможно коснуться Ковчега!

Мне ль покинуть ее? Сам Господь осенил
мой Завет с ней. Кто Господу будет помеха?

Мудрость бросит меня? Мать не бросит дитя! 
Я – склонения дней её смысл и утеха!

Я – алмаз в ожерелье на шее её – 
в ожерелье бесценном возможна ль прореха!?

Как вы скажете ей: «драгоценность сорви – 
обнажи свое горло на черни потеху!»

Мудрость – Сердцу блаженство, чьи чисты струи, 
в чье теченье войти, как в прозрачную реку.

Можно ль Душу затмить мне, как солнце зимой 
застилается тучами, полными снега?!

Всякий миг этой жизни я Душу веду 
в ее Дом за завесой туманного млека –

Ведь Душа поклялась не утихнуть – пока 
Суть Его непостижна уму человека!

 

 

[Вариант II] 

Шторм души!.. Разве по ветру грохоты эха
дум твоих отослать?.. Иль Душа человека

отбушует и... гаснет – лишь жертвенный дым
будет к небу всходить до скончания века!

Иль ты сам – вкруг Земли и Светил – Колесо,
с Дня Творенья Кругов не унявшее бега?

А твой Ум – Океан, где опоры Земли
точат волны пучины, не знающей брега?

И ты ищешь для Сердца – Надежды?! А сам,
по гордыне, на звезды не смотришь без смеха!

Не безумствуй! Смотри! и увидишь – как есть:
великана – пигмеем, червем – человека!

Брось гоняться за призраком Разума – и
Явь постелит и ляжет с тобою, калека!»

Состраданья к Душе, ей – пощады прошу!
Эти муки душевные вынести мне как!?

Вижу: мужа разумного жаждет Душа –
как ей жажду унять из дырявого меха?

Даром – я в поколеньях нашелся один –
истомленной Душе в утешенье из всех..! А

если Явь – Тварь Земная, грешна предо мной –
плюнуть в рожу ей – малая сердцу утеха.

Если Яви глаза проморгали мой Свет,
так, видать – слепоты ей достанет с успехом!..

Впрочем, если раскается Явь – я прощу…
не попомню ей, темной, греха и огреха...

Время! Прочь! Руки прочь от Разумных Земли!
Поверни Колесо вспять, земная телега!

Время! хватит пропалывать нас! Сорняки
отличать не умея от кедра побега!

Время! лучше душонки по ветру развей –
легче ж камни носить, чем сносить пустобрехов!

Оскопи недоумков, скулящих мне вслед:
«где он, Разум?, где те, кто верны ему?» Эка!

Будь не сукой Вселенная, разве она
подпустила к себе бы недочеловеков?!..

Ведь, беструдно бы тлели они – а вокруг –
скотских прелестей кейф… бессознания нега...

и от Солнечных Дев наплодили б они
сонмы выблядков Тьмы и невежества века.

Вам судачить о Разуме, вам ли рядить?
Вам? – трухе! сердцевине гнилого ореха?!

Если Мудрость смешна вам – то как же вы – ей!
Разум вас удостоит поднятием века?!…

Мне распахнута Мудрость – цель ваших потуг!
С дохлым сердцем неможно коснуться Ковчега!

Мне ли Мудрость покинуть?.. Сам Бог осенил
с ней Завет мой... Кто Господу будет помеха?

Мудрость бросит меня?.. Мать не бросит дитя!
Я – склонения дней ее смысл и утеха!

Я брильянт в ожерелье на шее ее –
может быть, в ожерелье возможна прореха?!…

А?… Вы скажете ей: «драгоценностъ сорви –
обнажи свое горло на черни потеху!»?…

Мудрость – Сердцу блаженство, чьи чисты струи,
в чье теченье войти, как в прозрачную реку.

Можно ль Душу мне застить? – как солнце зимой
застилается тучами, полными снега?…

Всякий миг этой жизни я Душу веду
в ее Дом за завесой туманного млека.

Ведь Душа поклялась: не утихнуть – доколь
суть ЕГО непостижна уму человека!

 

***

נפש הנגופ] מְלִיצָתִי בְּדַאְגָתִי הֲדוּפָה...]
 

Трепетом только и дышит строфа –
и только печалью радость жива,

и в праздник сердца точат слезы свои
по дyшам, корчуемым как деревa.

«Друг! сыну ли десяти и шести
над собой поминaнья тянуть слова,

коли рденье отроческих ланит
и с маковым цветом сравнишь едва?»

Сердце – вот кто с младых ногтей
над Душой моею вершит права,

Честь и Разум под руку взяв свою,
а Душе на долю – алчбы лихва...

«Что ж яриться? на каждую из отрав
найдется целительная трава;

в слезах что прoку? к чему в беде
слезами политые рукава?»

А на что уповaть? Он не близок, день,
когда лопнет страданий моих бичева,

и Гильaда бальзам не вкусивши – умрет,
тот, с Душою не имущей Естества.

 





 

Лишь потому наш род…

 

Под «телом-колесом» подразумевается девятая небесная сфера, заключающая в себе все остальные и приводящая их в движение.

П. К.

Я – страждущий Амнон…

 

Амнон упоминается во Второй книге царств (Шмуэль II, 13:1 и сл.). Воспылав греховной страстью к сестре своей Тамар, он притворился больным, хитростью заманил ее к себе и насильно овладел ею. Демоническое влечение Амнона к Тамар стало символом запретной страсти.

П. К.

Жестока боль…

 

Ср. в книге Иова: «Океан ли я, морской ли змей – Почему Ты ставишь стражу надо мною?» (7:12); «Тверд ли я подобно камню, медь ли плоть моя?» (6:12); «Вот Бегемот, которого Я создал, как и тебя... Скелет его – трубы медные, когти его – железные прутья» (40:8, 15, 18).

П. К.

Тот я, кто меч нацепил на бедро…

 

Стихотворение ориентировано на геоцентрическую модель мироздания. Как и в «Царском венце», поэт снаряжает себя в путь, ведущий к запредельным высям. Но, достигнув ближайшей к земле сферы – сферы Луны, попадает в «западню». По мнению некоторых философов – предшественников Гвироля, в сфере Луны располагался Разум.
Образ Луны, побежденной в сражении с тучами, – саркастичен: путеводное светило сравнивается с арамейским пророком Валаамом (Билеамом бен-Беором); царь Балак, лютый враг евреев, призвал пророка, дабы тот проклял Израиль, см. Числа (Бемидбар, гл. 2:2).
Метафора молнии-летучей мыши соотносится с древней притчей, в которой летучая мышь побеждает в сражении с воронами.
Под «Храмом Сияния» в заключительных строках, по всей видимости, подразумевается сфера Венеры, о которой Гвироль в «Царском венце» говорит: «Она создает в мире, по воле Творца ее, умиротворение и покой, веселье и радость, песни и ликование и свадебные гуляния».
Даже того, кто пытается беззаботно прожигать жизнь под знаком Венеры, в конце концов настигнет беспощадный рок.

П. К.

Язык к гортани прилип…

 

Стихотворение, насыщенное библейскими аллюзиями и цитатами (начиная с первой строки – ср. Пс. 68/69:4: «Я изнемог от вопля, засохла гортань моя…» и пр.), написано в дни, когда поэт готовился покинуть Сарагосу. В конце его упоминается слепота; некоторые исследователи высказывают мнение, что одним из следствий болезни ибн-Гвироля могла быть прогрессирующая слепота.
Образы «друга» и «Разума» строятся на игре корней ивритских слов rea (друг) и raayoni (моя мысль, идея); единственным другом поэта становится Разум. Сбрасывая с себя в конце концов телесные оковы, поэт обретает друга и мудрость в лице своего alter ego, мудрого царя Соломона (Шломо).
«Пустыней» (midbar ) в средневековом иврите именовалось также кладбище.


Трепетом только…

 

Это антологическое стихотворение Шломо ибн-Гвироля – одно из немногих с внедренной в контекст датировкой: «…сыну ли десяти и шести». То есть – стихотворение написано шестнадцатилетним Гвиролем в 1037-38 году. Однако известно, что это далеко не первый стихотворный опыт ибн-Гвироля.
К шестнадцати годам поэтика и поэтическая философия Гвироля уже сложились. И в этом стихотворении доминируют магистральные темы его поэзии: глубокая драматическая внутренняя раздвоенность и сопровождающая ее абсолютная (и взаимная!) некоммуникабельность по отношению к историческим современникам, то есть – прови­дение (или провокация) грядущего остракизма. Трепетом только и дышит строфа» – суть диалог между поэтом и его «другом» – воображаемым, а может быть и реальным собеседником, диалог, демонстрирующий полную экзистенциальную глухоту «друга».
 
Ст. 1. В оригинале – семантический параллелизм: «поэзия – радость», «тревога – страдание». Духовный и душевный дискомфорт автора, поэта – подчеркнут не только метрическими и синтаксическими сред­ствами, но и драматически демонстративен: функции сказуемых в «зеркальных» (грамматически и синтаксически симметричных строках двустиший-байтов) выполняют отглагольные прилагательные, производные от глаголов страдательного залога. В первом байте синонимическая смысловая близость глаголов («подталкивать, толкать») как бы демонстрирует и подтверждает неумолимость судьбы. Буквально:

 

«Поэзию мою толкает (и в то же время – подталкивает, стимулирует) моя тревога, и радость мою теснит (и – вызывает, стремит) страданье мое».

 

Эти две строки и следующая за ними соответствуют такому двустишию другого, гораздо более позднего стихотворения:

«Бо ликую я в дни беды,
     ибо плачу в победы дни…»


Подобный параллелизм и аннигилирование первоначальных смыслов наблюдаем и у литературных предтеч Гвироля, и – особенно – у средневековых поэтов последующих поколений (ср. «Балладу поэтического состязания в Блуа» Вийона).

 
Ст. 2. Букв.:

«И когда веселюсь – оплакивает сердце мое душу мою (живую), сорванную с меня (как цветок, как плод с дерева)».


Неоплатоническое мировоззрение автора «Источника жизни» – дух эпохи – явлено и в этом юношеском его стихотворении: душа подразделяется, соответственно понижающимся ступеням божественной эманации, на три уровня: на разумную, животную (здесь – «живую») и растительную. По-видимому, лишь животная душа (хотя возможно, что источником послужил 3-й стих 143-го псалма: «Ибо преследовал враг (т.е. – «я сам») душу мою, в землю втоптал живую мою, заключил меня во тьму, словно мертвого...») может быть «алчущей» – толкать на грех, за который платят жизнью, но избежать которого невозможно – ведь он – природа человека.

 
Ст. 3. «...сыну ли десяти и шести» – Гвироль, чье поэтическое мастерство столь органично, мог бы уложить в размер и просто «...шестнадцатилетнему». Не исключено, что это намеренно, конечно, выбранное словосочетание предполагает неизвестную нам мисти­ческую трактовку этих чисел.

 

Ст. 3-4. В оригинале – непереводимая пассивная грамматическая конструкция: «...сыну ли десяти и шести… дóлжно бы продолжаться в детстве – румяном, розовощеком...»
«Друг»-собеседник подтверждает, что поэт – не хозяин своей судьбы, но другу это представляется совершенно естественным, посему он не только не доискивается до онтологических причин пассивности перед роком, но даже не догадывается об их существовании.
 
Ст. 5. В своем ответе поэт проясняет мотивы своего душевного дискомфорта, причиной которого является внутреннее раздвоение. Буквально: «Судило меня сердце с юности моей, и потому душа моя (всегда) подавлена была».
Сердце – вместилище разума, чье место на иерархической лестнице эманации выше трех уровней души (см. примечание ко 2-му байту), и потому над душой властвует. В 5-м байте – парафраз книги Бытия (8:21): «Помысел сердца человека зол с юности его...» Гвироль комментирует: поскольку каждая из предыдущих ступеней лестницы эманации порождает и заключает в себе все последующие, то злой помысел сердца суть помысел греховной животной души, в то время как царящий в сердце Разум осуждает и подавляет побуждения души, вплоть до внутреннего раскола.

 

Ст. 7. В подлиннике речь «друга» не менее подчеркнуто-банальна, но она готовит нас к последующим заключительным аккордам в духе книги Иова: «друг» все же уразумел наконец, что с поэтом «что-то не так»; и потому с его, «друга», точки зрения, следует поэту прекратить метаться, онеметь и застыть (дабы избежать заслуженной Божьей кары...):

 

«А что проку злиться? Уймись (застынь) и надейся, что для всякой болезни (есть) лекарство» –

 

(то самое, что в последнем двустишии обернется чудодейственным, но недостижимым гилеадским бальзамом).

 

Ст. 8. Буквально:

 

«Что пользы оплакивать беду, что пользы в пролитых слезах?»

 

В переводе введен троп «слезами политые рукава», расхожий в совре­менной Гвиролю и опосредованной арабской поэтике. Ср. Аль-Мутанабби – «мокрые от слез полы халата».
Фонетико-лексический и интонационный строй 8-й и 9-й строф ориентирован на книгу Иова (15:3): «...и отвечал Элифаз (одни из «друзей» Иова)… и сказал: Ответит ли мудрец знаниям ветреным… возражая словами бесполезными, речью, в которой проку нет
 
Ст. 9. У Гвироля нет «бичевы страданий». Поэт Абу-ль-Ала аль-Маарри, близкий к философской школе «Чистых братьев», ввел этот троп и позднее он стал расхожим, потому и использован в переводе. Бук­вально 9-я строфа звучит так:

 

«Но на что мне надеяться еще, и как долго – ведь все еще день, и время не истекло?» –

 

А у Иова (6:11): «Чтó за сила у меня, чтоб надеялся я, и чтó за долголетие мое, чтобы удержался я?» – Гнетущая риторика этого вопроса разряжается болезненным апофеозом следующей строфы:
 
Ст. 10. (букв.):

 

«Ведь не дождавшись гилеадского бальзама умрет тот (человек) больной, чья душа поражена (увечна, заражена)».

 

Гилеадский бальзам упомянут еще в книге Бытия (37:25). По преданию, он обладал чудодейственными целебными свойствами.
В оригинале лишь в последней строке поэт говорит о себе в третьем лице, как бы со стороны, быть может потому, что уже «сошел со сцены»; а может быть и затем, чтобы подчеркнуть внеперсональный трагизм человеческой судьбы вообще.

П. К.

 
Система Orphus