Михаил Генделев

ЛЕТ МАЙ ПЕПЕЛ ГОУ ИЛИ
СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ИСТОРИИ С ГЕОГРАФИЕЙ

Человечество бродит. Оно живое, оно пузырится, изливается и извивается ручейками, булькает. Человечество – это не только состояние, но и – процесс.

Переезжают с места на место уже и не народы, кочуют страны. Вон: только что – было, оседло было, всеми седалищами державными было, чугунными было, сидело навсегда, на века, на эпохи, как Россия в Крыму – и – нате! Один запах. Остался. Как прусский дух в Калининграде. Ай-яй-яй – где она – Священная Римская наша Империя Германской нашей Нации? Со столицей в красавце нашем Мадриде… Упс – где она Бритиш наша Эмпайр? Ау – Великая, вернее, Высокая наша Порта? Алле? Барышня, где здесь СССР?

Где-где? Известно.

Конечно, можно поставить вопрос (а точнее, поставить ответ) другим манером. Например, вопрос «где?» – чтоб был перед ответом «где теперь?»

СССР, очевидно, теперь в Туркмении. Мать Городов Русских – отмывает Подол в Украине. Азер – от Васильевского острова до Красной Пресни – байджан. Чечня вообще теперь везде. Бейрут и Газа – наоборот, теперь в Чечне. Рамаллах – в Париже… Ленинград с его Литейным – в Москве, в бульварном кольце блокады… Что? Я плачу? Что, заметно?..

Ах, а ведь над всем этим – заметим, Никогда Не Заходило Солнце.

Или, ближе и уже – к узконациональной теме: Мельничий Ручей и Малаховка – в Бат-Яме и Кирьят-Ольге. Одесса, понятное дело – на Брайтоне. Оренбург, Екатеринбург и Санкт-Петербург в Брандербурге. (Хотя Марик, например, Вейсбург – в Питтсбурге, но зато – в тюрьме). Черновцы, Люберцы, Бельцы и Клинцы – на Майами. Мой Иерусалим опять, почти по списку, в эмиграции – в Лондоне, в Мюнхене, в Ганновере, в Анн Арборе, но, по большей части, в Москве.

А над всем этим – заметим, Никогда Не Садилось Солнце.

Когда думаю об этом – прямо весь в слезах. От величественности? Нет, от несадящегося солнца!

Скажете мне: ну, знаете, вы еще Ниневию вспомните!

А что? Можно и вспомнить. Меж тем простодушный народный склероз, или –для солидных господ – респектабельный Альцгеймер посещает, не без того; но оно, сладкое беспамятство, размягчает разум, разжижает мозг и разводит память, но не более, чем на одно-два поколения; а дальше оно, беспамятство, проходит, проходит нежно, как свинка, прокашливается как коклюш и нет его! По сути – это похмелье, специальное детское похмелье, когда позавтракал с горячительным и – нет похмельица!

И можно легко вспомнить, с кем, где, когда и сколько выпито и почему-то вся опять память – блестит, как новенькая.

И почему-то отлично припоминаются (с позавчера) дивные, нерукотворной скорописи люминесцентные буковки, сиреневые, как головная боль: «мене, текел, фарес» на стене одной, отдельно взятой резиденции одного отдельно взятого за **** иракского государя. И не запамятовали, что там заметил (вчера) о гигиене один светлая голова, толковый администратор, глава федерального округа Пилат… А что написал (буквально утром сегодняшнего дня) сэр Уинстон Черчилль: «Никогда не будет создано еврейское государство. Потому что оно не будет способно себя защитить», все забыли.

Вообще география – это овеществленная история. Наколотая на карту. А история – это то, что мы проходили. В смысле пешком. Мы – это в смысле мы, евреи. Мы, вообще, в смысле, народ – так долго и интересно живем, что немного путаемся. Во Времени и Пространстве. В смысле времени и в смысле пространства. То есть в Истории и Географии.

То есть в жизни и ее рельефе на местности.

Не оседлый мы какой-то народ во времени и пространстве. Легкий на подъем. Встали. Пошли. Сели. Легли. Аврааму – праотцу, что ему, старому, не сиделось в Уре Халдейском? Понимаю: хорошее место уром не назовут. Ладно, Иосифу-сновидцу вообще не сиделось. Понимаю. Избыток родственников. Если колен двенадцать – то это сколько же туловищ и, соответственно, мнений?! Хотя – не понимаю! Если братьев у Иосифа двенадцать, колен – несоответственно – тоже двенадцать. А если братья – одноногие, то как одноногие колена так расползлись по свету? И – что им было плохо в Египте? Климат приятный – мягкий, метеорология приятная – теплая, пирамиды – приятно строго приятно пирамидальны, мелиорация приятная, освоенная, бананы. Саранча (акриды) – вкусная. А то, что фараон шакалоголовый неприятный – так где мы видели не шакалоголового фараона? Ладно. Встали? Встали. Пошли? Пошли.

Сорок лет бестолковые экскурсоводы волохали экскурсию нашей туристской нации по Синаю. Вероятно, там тоже никогда не садилось солнце, потому как на сорок лет вообще никакой географии в Синае не хватит. Что там хорошего с точки зрения туриста, кроме Шарм-аль-Шейха (знаю, что говорю). Я там, еще когда Синай еще (или пока) был наш, служил военным врачом, работал зверем-оккупантом. Знатные, понимаешь, были в Шарме нудистские, понимаешь, пляжи, если кто помнит… Так вот, в Синае географии раз-два и обчелся. Заменили историей. И все – не как у людей: змей – медный, телец – золотой, куст – огненный, манна – небесная. Скрижали – заветные (прелюбодеяние вошло). Но маца – полезная. Ладно: встали, пошли, сели. Встали.

Ну а че нам на Реках Вавилонских не сиделось? Во как жили! Если почитать Иеремию – очень увлекательному декадансу предавались, безудержному. Ну, ясный пень, Навуходоносор – он и в Ираке Навуходоносор. Но где вы видели милого Навуходоносора? Встали, пошли, сели. Что нас понесло в Александрию? Что мы там не видали? Культуры, прости господи?! Сами же – не лаптем, и не щи, сами – эпикойресы… Встали, пошли, побежали, сели. Потом – бац! – галут.

А что галут? А как всегда галут: гуляй – не хочу! От тайги до британских морей. Не Испания – а мама родная: ой, девочки, как цивилизованно! Андалусия – как поэтично: канализация в гетто – исправна, великие поэты щебечут, как пташки, премьер-министры – все как один наши ребята, банки – трещат и лопаются, быки – кошерны, тореадоры – тоже, инквизиция – будоражит, не дает соскучиться. На радостях, от пылкости патриотизма и накала энтузиазма, мы им, гоям, Америку открыли: нате! Это вам, темным идальгам, Новый Свет. И нам, на случай, если солнце закатится.

Встали, пошли и т.д. …

Салоники, Антверпен, Кельн, Варшава, Бердичев. Черновцы, Ленинград, Биробиджан… Встали, пошли, сели. Посидели. Побежали. Чемодан-вокзал-Израиль. Сели.

Или: Лодзь, Минск, Пинск, Бобруйск, Даугавпилс, Вильно, Дахау, Освенцим, Равенсбрюк, труба, небо, облака. Сели. Не взошли. Посеянный пепел. И над ним-то уж точно никогда не садится солнце.

Был днями в Праге, зашел погулять, знамо дело, на кладбище. Как правило, с этим исторически сложилось у нас хорошо, кладбищ за нами – немеряно. Так вот, зашел на кладбище при – то ли Староновой, то ли Новостарой – синагоге. Благодать. Блаалепие. Вокруг все свои: рабби Ицхок, рабби Муля, рабби Лев, Голем… Прямо – как дома. В смысле, в доме. В доме нашем, старо-новом. Посидел. Пошел. С вышеозначенного кладбища – там уже не хоронят.

Зашел на кладбище города Торопца Тверской губернии. Травы некошеные, ярко и порочно духовитые, верней не трава, но какая-то, генетически взбесившаяся, в пене вставшая на дыбы белена, в два – если нормальных, или в три моих человеческих роста. Могила – деда и бабки – братская, их прямо тут же, в соседней канаве и поубивали в ноябре 41-го, двух старых людей. В стволах сосен пулевые дыры до сих пор не затянулись, смолу точат – каплет. Запах! Смола и белена.

Между прочим, не зондеркоманды и шварцен-СС, и даже не энтузиасты из местного населения работали. Я специально и не лениво по западногерманским добротным архивам выяснял. Ничего там эксклюзивного не водилось, окромя рядового, служивого, доблестного вермахта. И простояли-то простые ребята немцы – дней десять, недели две. Неленивое, однако, семейство, эти гансы. Эти истинные серые арийцы, эти бойцы. Чтобы убить от руки с прилежностью деда с бабкой и еще сотню школьников, акушерок, педагогов и швей-мотористок на дому – Время нашли. И – Место. А надгробия там – любо-дорого почитать, в белене то, почитай – с екатерининских времен. Последняя долгоиграющая еврейка померла в Торопце лет десять назад, кладбище заросло, ухаживать за погостом некому, больше в Торопце еврей не живет. Папа, царство небесное, рассказывал, в их классе «наших» было три четверти.

Сел я на кладбище. Гуляка непраздный. Путешественник вовсе не сентиментальный, ходок с видом на небеса. Посидел. Встал. Пошел. География позвала. В связи с прекращением Истории. Там тоже уже не хоронят.

Казалось бы, с возникновением государства Израиль история сказала: «Тпру». И география остановилась. Установилась, перестала трясти, укачивать, мелькать по обочинам. Ездим теперь заграницу. Из Родины. Ездим обычно туда, где жили, возвращаемся туда, где обычно живем. Из истории – в географию. Из еврейской (то есть всемирной) истории в свою (человеческую) географию. И утомленное солнце садится.

Но – что-то неймется. Неймется, говорю, что-то.

Постскриптум.

Поговаривают, что во время синайского откровения, верней, на том, на всенародном приеме в честь дарования Торы, который – так подгадали – приходится в аккурат на веселый праздник Симхат Тора, по-русски «Симхастойрес» – так вот, на Церемонии лично присутствовали все души евреев, тогда живших, рожденных и еще должных, долженствующих родится. И геров – тоже. И выкрестов – тоже. Этак стояли все-все: мама, дедушка, Карл Маркс, Фрейд, Мандельштам, Моше Рабейну, Жириновский, один Очень Известный в связи с двухтысячелетним пиаром парень из Бейт-Лехема, Эйнштейн, я, Березовский, Фрадков, убитый в Бейруте голландец-гер Бенджамен по кличке «Чомбе» – наш офицер прикрытия, Фанни Каплан, Шарон и Спиноза, Майя Плисецкая и Майя Каганская, и вручали нам Тору. Ту самую. И скрижали. Те самые. Где прелюбодеяние вошло.

Вручали. Вручили. Билет, буклет и путеводитель. Компас, карту и хронометр. Календарь – забыли. А карты оказались – контурными.

То ли по недосмотру, то ли с умыслом. То бишь – промыслом.

Москва, проездом.