ЗОЛОТО ПАРТИИ

 

 

Я очень популярен. Нас трое таких самых популярных рус­ских, ягодок средств массовой инфор­мации. Это (по степени узнаваемости Я в бане, маколете и в полиции) г-н Калманович, мар Щарански и я. Мы даже похожи, с точки зрения аборигенов. А Калманович даже и меня узнаваемей, особенно когда он в Москве. А я – тут. И наоборот.

Недавно встречает меня на улице совершенно незнакомый мне субъект. В истинном смысле слова встречает, т. е. подстерегает по выходу из моего мемориального парадняка.

Шалом, – говорит. – Я слышал, вы тут русскую партию создаете, я нам жрать нечего.

На приблизительно русском языке говорит, и. похоже, я его понимаю, а он меня – нет.

Беседуем. О том о сем. О трудно­стях духовной абсорбции, о необкультуренности коренной культуры Мединат Исразль, о том, что скоро ударят моро­зы, а беспечные муниципальные власти не чешутся. И бездомные русские академаим последнего призыва будут за­мерзать прямо на лету. Как орлы.

Безобразие, говорю. Обещаю при­влечь внимание к чаяньям, говорю, вы­веду, говорю, 100 тысяч никаенщиков на демонстрацию против министерства туризма. С транспарантами. Все равно им делать нетрудоустроенным нечего. Чем по улицам шляться, пусть организованно скандируют. Что-нибудь ве­ское.

– Спасибо, Юрик, – говорит он мне на прощанье, – спасибо, что не зазнал­ся, не обронзовел, не забурел, как ватик, не оглох к стону земляков, к боли народной, к слезам сирот и их вдов.

Эйн б'дма, не за что, – говорю, – захо­дите еще, только я не Юрик. я Генде­лев, Миша из рубрики…

– Ах ты вражина, – говорит он, – то-то мне твоя физия знакома! Враг народа. Ничего. Пососали нашей крови. Как мы русскую партию сбацаем, всех вас к ногтю. Вплоть до депортации в глубин­ку.

Вот как я популярен. Соседи, на­страдавшиеся от разнообразного образа моей жизни с некоторыми моими женами и членами их семей, – сефардо-румынского происхождения соседи – стали со мной подчеркнуто ласковы, не сказать сервильны, ломают шапку, насильственно кормят гадкими восточны­ми сластями. Почтительны. Хвалю.

– Раньше к тебе в притон, доктор Генделев, все больше красавицы взби­рались, мусоря на лестнице, а теперь телевизионщики шастают. Ты б их, ба­рин, окоротил, а то скачут, топчут посе­вы, гогочут, а, ваше сиятельство ли­дер?

Я обещаю собрать политбюро и рев­военсовет русской партии и обсудить возможность расстрелять хулиганству­ющих телевизионщиков.

Действительно, зачастили.

Расходы на электроэнергию чудо­вищны. Кофе хлещут галлонами. К де­вушкам моим сенным пристают. Под предлогом дать интервью, когда же мы наконец возьмем власть в свои мозоли­стые русские руки, поскольку у их соб­ственной власти все руки левые. Меня же из осторожности и раболепства спрашивают о нейтральненьком: что я ем на свои гонорары, имеется ли в названиие «Общества чистых тарелок» по­литический подтекст и сколько я могу выставить бойцов, если что?

После торжественной встречи Ново­го года, тайком от меня журналисты ве­дущих газет пытались провести широ­кий статистический опрос соседского населения на предмет – это были стрельбы или что? И – зачем ко мне приезжал Грачев инкогнито?

Мою кличку «Лев Давидович» решиташидуровцы произносят почти без ак­цента. Некто (я-то знаю – кто!!!) с наме­ком, исходя из собственных представ­лений об остроумии, прислал на Силь­вестр с нарочным ледоруб.

На что он намекает?! Хотя дарено­му ледорубу в зубы не смотрят, в зу­бы смотрят дарителю.

Призрак русской партии бродит по

Кфар-Сабе.

Его видели в Холоне.

В Шхунат ха-Тикве и в Катамонах он распугал пожилых Черных Пантер. Распугал он их так: кама зман атем б'арец, пенсионерим?

ШАС предлагала коалицию, с целью чего ко мне приходили бес­платно прибивать мезузу. Я был уклончиво непреклонен.

Гонцы прибывают ежечасно: нароч­ные от Бовина, фельдъегеря от Ельци­на Бориса Николаевича, связники от Щаранского. Приходили из Хопра. Вот я и в Хопре.

Многие пророчат меня на царство.

Я согласен.

Но при условии предоставления мне царской яхты и освобождения от арноны всего дома Давидова с палисадни­ком. Вероятно, предстоит пакетная сделка.

Он пришел ко мне спозаранку, вло­мился в спальню, всех там распугал. Был он значителен, особенно когда от­дышался от подъема по 147 ступеням.

Мои хоромы осмотрел с неодобре­нием: разве так живут вожди? Мала жилплощадь вождей.

– Это у меня конспиративная усы­пальница, – не роняя достоинства поли­тического деятеля, нашелся я. И вели­чественно прикрыл ноги, свешивающи­еся с моей конспиративной постели. – Официальная резиденция у меня в Моце. Элит. С видом от моря до моря.

– А, – сказал он, – я так и знал. – И взял быка за рога: – Сколько нужно на предвыборную кампанию? Пахот о йотер? У меня с собой.

Я испугался, что сейчас войдут слу­ги и внесут сундуки с пломбированным германским золотом на подкуп электо­рата и я буду окончательно скомпроментрован в прекрасных глазах моего электората.

Электорат в предчувствии того, что вот-вот можно будет пополдничать на халяву, опять спустил ноги с кровати. Изумительной, между прочим, формы – лядвии.

– Сколько надо бабок, чтоб все схва­чено, – опять повторил вопрос спонсор, жертвователь и, по всей видимости, ин­тересант. – Бабки не пахнут. Сам отмы­вал.

– На все про все?

– Обижаешь, фюрер. Сколько надо – столько и нарисуем. Но чтоб не менее семи мандатов от «Общества чистых тарелок»…

Глаза электората засветились алым. В перспективе замаячили приобретение вожделенных лосин на сэко­номленные в результате нечестных фи­нансовых махинаций с нарушениями отчетности по ходу предвыборой кампании – средства.

– Шесть! – сказал я с твердостью прирожденного вожака и трибуна. – Шесть. Ну, шесть с четвертью.

– Что шесть? Триллионов?

– Шесть мандатов от «Общества чи­стых тарелок». И один чтоб от «Мемуа­ров бывшего бабника». Общественное женское движение чтоб! Одна мандата. Но с широкими возможностями на тиви. Безграничными. Зане поднимем мо­лодежную массу, она застоялась. Выки­нем куда-нибудь зажигательный лозунг на фиг. Вознесем хоругви. Я лично знаю пару-другую хоругвей, еще хоть куда.

– А маргиналы? – забеспокоился спонсор. – Беда с этими маргиналами.

– Маргиналы меня чтут. По-своему, конечно, по-маргинальи. Но – отдадут. Они, коль хорошенько их потрясти, все отдадут, голоса отдадут, животы поло­жат. Вы еще не знаете наших маргина­лов, золотые руки.

– Хорошо, даже восхитительно. Но ваше кредо? Какие политические, эко­номические и социальные программы вы напишете золотыми буквами на зна­мени борьбы?

Я снял со стен давно заготовленные знамена, надел очки от старческой по­литической дальнозоркости и прочитал вслух золотые буквы:

• «Взять банки. И по мостам – на вокзалы». Это раз.

Ошеломленный спонсор с восхище­нием почесал татуировку.

• «Выселить лиц кавказской рацио­нальности за зеленую черту оседлости. Они там кого надо оседлают в дугу». Это два.

• «Пригласить солнцевскую группировку и большие гастроли Кобзона».

• «Предоставить всем русским рабо­ту в Израиле. Всем 120 миллионам и башкирам. Это превратит наш малень­кий Израиль в великую державу миро­вого значения. Мы войдем в Большую семерку, тройку и даму пик. На мизе­ре».

• «Увеличить русскую парламент­скую фракцию в кнессете за счет кво­рума Совета Федерации и Госдумы. Таким образом за нами обеспечится пожизненно парламентское большин­ство».

• «Сложить новый гимн. Ответствен­ный – поэт Тарасов. Всем петь гимн. Это завораживает».

– Достаточно, – сказал спонсор. – Мо­жете не продолжать. Партии – быть!

– И движению. Дамскому: «Женщины России в Израиле». Ему тоже быть. Еш такая партия!

Мы скрепили наш договор двумя-тремя рукопожатиями. Электораль­ная группа просила и ее взять в ру­копожатие, но было некогда.

Тут и внесли пломбированные вагоны с хорошо отмытыми день­гами.

Золото партии – думал я. ста­раясь не жестикулировать непро­извольно. Заведу себе культ лич­ности. Куплю себе тапки. Выплачу себе часть алиментов. Выучу себе иврит, наконец! Люблю мертвые языки...

Время себе пролетело незаметно.

Над русским Израилем вставала на­конец-то русская заря. Наша заря, без ихних выкрутасов. На балкон сели го­лубки, наши голубки. Я накрошил им хлеба, чернушки. Они ели, и ничего, не дохли. Я сел к русскому столу и придви­нул к себе стопку чистых, еще невинных знамен. И начал расшивать их золоты­ми нашими буквами Мне пелось, увлекалось творческой работой и нет-нет да и мурлыкалось. Я огладил бороду – ло­патой. Надо бы перелицевать толстов­ку, подумалось мне. Нет! Надо заказать новую. Из саржи. Или целых три, добро, с хитринкой, усмехнулся я. Одну себе, вторую Щаранскому. А третью – тоже мне. Калмановичу заказывать наряды я не буду, пусть так и ходит в обносках, пусть вредит своей популярности. В рамках предвыборной кампании. В радужной перспективе.

Русское солнце встало. С ленцой потянулось. Буду как солнце, решитель­но решил я. Вот оно, как лучиком косну­лось отличной меркадеровской стали дарственного ледоруба.

Под окнами музыканты и хоры гря­нули новый гимн «Общества чистых та­релок», сложенный поэтом Тарасовым, лауреатом премии имени меня.

– Мишка! Лев Давидович! – закрича­ли снизу. – К тебе можно?

– Можно, можно. Мы сегодня без чинов, по-простецки. Заходите, гостем бу­дете, дорогие мои избиратели!

Что делать, если я так популярен?..

 

 


Окна (Тель-Авив). 1996. 5 января.

 

 

Система Orphus