Иерусалимское время

Мири Яникова

СОСТОЯВШЕЕСЯ ПАЛОМНИЧЕСТВО

 

 

В сегодняшнем Иерусалиме М. Яникова вспоминает о Иерусалиме ушедшем, М. Генделеве, книжном магазине И. Малера, поэте С. Гринберге… 

 

 


 

 

Песах – это один из праздников, когда положено совершать паломничество в Иерусалим. Вот положено, и все, и хоть ты тресни. Пусть даже машина как раз только что продана, поскольку нет возможности возобновить страховку и тест.

И пусть даже представить трудно, до какой же степени не хочется таскаться по вокзалам и автобусным станциям. Лень, просто невероятно лень напихивать сумку всем необходимым, искать расписание автобусов и поездов, и потом буквально силком вытаскивать саму себя из дома… Я лучше обойдусь, я лучше высплюсь, этот святой город сто лет жил без меня и давно уже забыл о моем существовании…

В общем, подъем, зубную щетку, смену одежды в пакет с собой, зарядник для телефона, фотик-мыльницу в сумку. Залезть на доставшие уже до печенок сайты железнодорожной и автобусной компании, позвонить подруге, у которой собралась ночевать… Все готово, можно выходить из дома. Я уже еду, и с этого момента даже лень не может заставить меня повернуть назад, просто потому что двигаться вперед – проще. Автобус катит по 6-му шоссе, вокруг красота, надо бы ее озвучить. Наушники в уши, и лезем в YouTube. Ищем что-то дорожное… Вот, Kitaro, Silk Road. Волшебная музыка о волшебном Шелковом Пути. Как раз подходит для паломницы, обожающей попадать в волшебные миры. А на подъезде к Иерусалиму, конечно же, Vangelis, Conquest of Paradise, а как же иначе?

…Я вообще-то боялась этой встречи с Городом. Я давно в нем не была. Прежде мне всегда удавалось настроиться на его волну и попасть в параллельный мир, где находится Истинный Иерусалим и где живут истинные иерусалимцы. А что будет теперь? Говорят, там все сильно изменилось. Жители Иерусалима так неистово ждут Мессию, что даже построили для его удобства трамвайные пути и пустили по ним серые вагоны, перекопав для этого весь город. Трамвай у них давно уже ездит, а Мессия так и не пришел.

Мало того, что без меня они пустили этот самый трамвай, который занимает значительную часть пространства города и ведет себя так величественно и неторопливо, что даже некоторые автобусы, вероятно, из зависти и подобострастия, пытаются под него мимикрировать, копируя его своей хвостовой частью. Мало того, что узкую пыльную торговую улицу Яффо превратили в широкий пустынный проспект, передвинули Давидку, стерли диагональную разметку для пешеходов на «еврейском перекрестке» и нарисовали порталы в иные миры (интересно, действующие ли?) на боковых стенках пары высоких домов – и все это без меня. Иерусалимцам всего этого мало. Они еще превратили мое любимое кафе в обувной магазин… Но стоп, здесь надо подробнее, потому что именно отсюда начинается эта история.

Вернемся чуть-чуть назад, в тот момент, когда я садилась на центральной автобусной станции в 18-й автобус, которым полжизни назад, когда здесь жила, часто пользовалась. Вместо того, чтобы двинуться, как прежде, по улице Яффо, он покорно свернул направо, признавая неоспоримое преимущество трамвая, которому теперь принадлежит тут все. И оказался, – и я вместе с ним в его чреве, – на улице Агриппас. Мимо ресторанчика «Мама», который уже по крайней мере половину моей жизни существует и именно так называется… Ну, пробка на Агриппас была во все времена, а теперь тут еще и автобусы добавились, так что ничего удивительного, что мы сразу застряли и поползли еле-еле. Но вот то, что маршрут автобуса, в котором я в тот момент находилась, как выяснилось, пролегал через Истинный Иерусалим – вот это было не то чтобы совсем неожиданностью, но такой радостью, и таким облегчением!

 

Agrippas1

 

Иерусалим. Улица Агриппас. Фот. А. Рубинсона.

 

Я всегда в Иерусалиме попадаю сюда. Я очень боялась на этот раз здесь не оказаться. Мои страхи были напрасными! И не подумайте, что я имею в виду какую-нибудь географическую определенность, вроде улицы, или района, или рынка… И то, и другое, и третье существуют одновременно и в повседневном, и в Истинном Иерусалиме. Так вот мне-то надо было в Истинный!

В Истинном Иерусалиме живут мои любимые персонажи, и среди них, например, те самые, которые одеваются одинаково, как Армия Всевышнего, и своими молитвами держат этот мир. И не думайте, что я говорю об ортодоксальных евреях, квартирующих в Меа-Шеарим, живущих на наши с вами налоги, паразитирующих на трудовом народе, не дающих нормальным людям спокойно ездить по субботам и есть свое сало, голосующих по команде за свои партии, вынуждающих всех остальных поддерживать только им выгодный статус кво, прогоняющих женщин на задние сидения в автобусах… Нет, конечно же нет, я говорю о других, о тех, кто каждое утро встает ни свет ни заря, чтобы выпросить у Всевышнего милости для нас всех на грядущий день, и даже чтобы выпросить у Него этот самый день. О тех, кто поддерживает в рабочем состоянии кирпичики этого Мира – буквы Торы, трижды в неделю вынимая их из пыльных шкафов самого нижнего мира Вселенной, сдувая пыль с их мантии и короны и вознося их своим голосом к Истоку, где они черпают энергию жизни и проливают ее на нас всех, черпают и проливают… О тех, кто никогда не выходит из своего узкого мирка, называемого условно Бней-Брак или Меа-Шеарим, или даже Бейт-Шемеш, не потому, что все они поголовно больны страхом открытых пространств, а совсем-совсем напротив – потому что за стенами их собственного огромного, необъятного мира, в наших «светских» тесных улицах и коридорах, они все умерли бы от клаустрофобии и задохнулись бы от недостатка необходимого для их жизни особого Вселенского эфира. Даже я порой без него задыхаюсь, хотя, казалось бы, так хорошо уже приспособилась… Ну ладно, обо мне чуть позже, пока еще немножко о них… Сегодня в Истинном Иерусалиме царил праздник. Его жители, одетые как на подбор, служители Армии Всевышнего, плотной веселой толпой, с детьми и младенцами, двигались за окном моего автобуса по улице Агриппас. Сегодня был один из дней праздничной недели Песаха, и они радовались и танцевали, и держали на руках своих маленьких мальчиков и девочек, несущих воздушные шары – частично видимые, а частично – ощущаемые, заполненные тем самым Вселенским эфиром. Их было много, гораздо больше, чем вместила бы улица Агриппас там, внизу, в обычном Иерусалиме. Они несли с собой праздник, свой и наш праздник, и через них он лился в наш мир.

Вот автобус миновал рынок, и я двинулась к выходу из него, нажав на кнопку и просигнализировав водителю, что я уже прибыла туда, куда стремилась, что я благополучно попала внутрь своего Города, и своего Праздника. Выйдя наружу, перейдя улицу и оказавшись наконец, после промежутка в несколько долгих Бог весть чем заполненных лет, на рынке Махане Иегуда, расположенном в Истинном Иерусалиме, я глубоко-глубоко, долго-долго входнула, чтобы сразу вобрать в себя весь этот запах, все это счастье, все самые лучшие дни моего прошлого, которые я провела этом месте Истинного Мира.

Я прошла через рынок. Дальше – направо по улице Яффо, неожиданно просторной, не похожей на себя, новой Яффо, где по-царски неторопливо движется Трамвай. И вот уже заполненная праздничной толпой улица Бен-Иегуда. Когда я вырасту большая, ой, ну, то есть, когда я смогу полностью осознать свою суть, я буду жить именно здесь, на Бен-Иегуда, в каком-нибудь крошечном съемном углу с высоченными, достигающими Небес, потолками. И не спрашивайте, куда же я при этом дену с таким трудом добытую у судьбы собственную квартиру в Хайфе. С квартирой в Хайфе все в порядке, я собраюсь в ней жить, стареть и умирать. Я же не говорю, что я покину ее в этой жизни, это просто не получится, ведь я еще не выросла большая, и не осознала своей сути…

Так вот, двигаясь дальше, я прошла улицу Бен-Иегуда до конца, потому что именно в ее конце находится мое любимое кафе. Не спрашивайте, откуда у меня здесь любимое кафе, не обижайте меня, ведь я же на самом деле жила здесь ровно полжизни назад.

Вот и вывеска моего кафе. Сегодня, конечно, не получится отведать в нем мое любимое блюдо – любовно приготовленные хозяевами – венгерскими евреями – картофельные оладьи, которые я всегда заказывала с яблочным пюре. Хотя, они же картофельные, и если без муки…

Я глубоко задумалась над тем, являются ли мои любимые картофельные оладьи, которые я полжизни назад ела в этом кафе, кошерными к Песаху. Прикинула, как бы я сама стала готовить картофельные оладьи. Наверно, обычную муку можно заменить на мацовую… И в этой глубокой, глубокой задумчивости я переступила порог кафе, и, наверно, не только кафе… В общем, уже в следующую минуту я с радостью увидела, как эти самые оладьи хозяйка несла на подносе кому-то из посетителей, и ужасно обрадовалась, что оладьи присутствуют и в пасхальном меню, и я сейчас именно их и закажу.

Хозяйка за мои прошедшие полжизни ничуть не изменилась, но я этого не заметила, потому что была уже не здесь, и этих последних полжизни не было. Там, где я была, я заказала, конечно, оладьи, и яблочное пюре, и апельсиновый сок. С аппетитом пообедала, расплатилась, вышла и пересекла улицу Бен-Иегуда, затем, сделав несколько шагов вправо, вошла в подъезд и поднялась по лестнице с высокими ступенями на самый последний этаж, отперла дверь и вошла в помещение книжного магазина. Только что закончился мой обеденный перерыв, сейчас подтянутся посетители, а через полчаса придет хозяин заведения Изя Малер, который платит мне, конечно же, копейки, но ведь впридачу к деньгам я получаю здесь в пользование весь этот огромный мир Истинного Иерусалима, и улицы Бен-Иегуда в нем, и еще плюс к этому и наших покупателей!

Первым после перерыва зашел Миша Генделев. Он поздоровался, некоторое время двигался вдоль полок, иногда снимая и перелистывая книги и сразу ставя их обратно. Затем подошел к стойке и рассказал мне о том, что я и так уже знала – что он вышел из состава израильского Союза Писателей. Он даже объяснил, почему, но я инстиктивно пропустила это мимо ушей, поскольку как раз сама в эти дни собиралась вступать в этот самый Союз. Забегая вперед, скажу, что – так и не вступила, просто потому что на самом деле не хотела вообще никуда вступать. В том числе и в новую затею Генделева – школу поэзии, – в которой он как раз предложил мне принять участие. Мы поболтали еще немного, а затем он ушел по своим поэтическим делам. Непоэтические дела его были не очень хороши, я это знала из его недавно сочиненного двустишья, которое он мне продекламировал: «Сначала отключают свет и воду, потом белки, жиры и углеводы».

Следующим посетителем оказался Савелий Гринберг, сочинитель необычных стихов и палиндромов. Я не была с ним знакома до того, но, как выяснилось, он пришел сюда именно с целью это знакомство завести. Накануне он познакомился с моим мужем, который гордо сообщил ему, что его жена, то есть я, тоже пишет стихи. Савелий Гринберг заинтересовался, и они вдвоем пошли в кафе, где муж вручил ему оказавшуюся у него с собой подборку моих стихов, приготовленную для передачи в какую-то редакцию. Поэт взял у него эту подборку и в течение часа (муж утверждал, что даже дольше, но мне все-таки трудно в это поверить) вчитывался в эти несколько листочков, читал их буквально насквозь. Если бы он поставил своей целью неизвестно зачем выучить их наизусть, то за это время можно было сделать это несколько раз. После этого он вернул моему мужу подборку и пошел в магазин, чтобы посмотреть на меня. Про их часовое совместное сидение в кафе я узнала от мужа впоследствии, а сейчас, глядя на меня, Савелий Гринберг просто произнес: «А, вот вы какая… симпатичная… а я, знаете, только что видел ваши стихи, мне ваш муж показал. Но, к сожалению, я успел только чуть-чуть их пролистать». А затем он подошел к книжной полке, взял с нее какой-то тоненький стихотворный сборник и уселся в углу – читать. И я смогла воочию наблюдать, что значит для него «читать» – впитывать в себя каждую букву, затем каждый слог, затем, наконец, каждое слово, и только потом весь текст – собственно, это мое предположение, что он поступал именно таким образом, но иначе – что еще можно делать со страницей, если внимательнейшим образом всматриваться в нее в течение длительного времени?

Потом приходило еще много людей. Поэты. Просто книголюбы. Пенсионеры, которые раз в месяц в день получения пенсии посещают два места – русский магазин, где берут баночку красной икры, и магазин Малера, откуда уносят несколько томиков…

Когда магазин на минуту опустел, я вышла за дверь, чтобы поместить объявление в нашей стенной газете. Стенгазета магазина Малера висела рядом со входом и гостеприимно предоставляла свою белую бумажную площадь любому, кто желал на этой площади высказаться. Мы с Малером были уверены, что никто из самозванных и самодеятельных авторов стенгазеты никогда не нарушит присущего ей высокого ироничного стиля. Газета существовала непрерывно. Когда на ней не оставалось живого места, ее снимали, прятали в архив и вешали чистый лист. Здесь размещали и серьезные деловые объявления, и всем известные сплетни в обработке авторов, и добрые пародии друг на друга. Образчиком типичной публикации в стенгазете магазина Малера могут служить, например, такие вирши: «Швут Ами у нас ешива очень строгого режима. Как Макар своих телят, всех гоняет Пантелят». Или: «Скажи, мой друг, идя дорогой Бешта, такое пузо отпускают нешто?» Все заинтересованные лица, конечно же, были в курсе, о ком идет речь, и получали неизбывное удовольствие от творчества друг друга.

Наконец, когда я уже немного устала от наплыва посетителей, пришел мне на подмогу хозяин этой веселой лавочки – Изя Малер собственной персоной. Еще до того, как я начала у него работать и вообще познакомилась с ним, я составила о нем представление по небольшому рассказу-сплетне. В Иерусалиме жил себе русскоязычный религиозный еврей по фамилии Вагнер. Однажды, встретившись с ним на улице, Изя Малер с победным видом, хоть и со свойственной ему задумчивостью, произнес: «Ага! Вагнер! А вот музыка Малера, кстати, в Израиле не запрещена!»

Изя Малер был хозяином и самодержцем небольшого в те времена иерусалимского русскоязычного книжного царства. В подобном тель-авивском заведении властвовал Болеславский. И больше книжных магазинов для русскоязычной публики в Израиле не было. Продукция, которая в них продавалась, поступала двумя путями: или ее поставляли израильские и американские книгоиздательства, или же приносили на комиссию посетители. Последний источник давал возможность приобрести тот советский дефицит, о котором мечталось и который не достался когда-то в прежней жизни. Моя небольшая зарплата – а вы помните, что я работала не столько ради нее, сколько ради того, что к ней прилагалось – вот этой атмосферы, этих описанных выше посетителей и вообще ради права хозяйничать в небольшом русскоязычном оазисе, возвышающемся над Иерусалимом, на последнем этаже дома на улице Бен-Иегуда, – так вот, вся моя все же существовавшая небольшая зарплата растворялась на книжных полках, преображаясь в продаваемую мною продукцию. Просто я вела на листочке учет, – в левом столбце – сколько потрачено мною на книги, с учетом утвержденной Изей для меня скидки, и в правом столбце – сколько мне положено было бы получить денег за свою работу, если бы не существовало левого столбца. Под конец месяца цифры всегда сходились. Нет, не подумайте, что я умирала с голоду, – я работала у Изи не на полную ставку, и это не было моим единственным источником дохода.

Изя Малер любил и ценил тексты, созданные как известными авторами, так и его приятелями, мало кому известными. Ему удалось, не прилагая к этому особых усилий, окружить себя теми, кто творил ценную для него продукцию – письменную речь.

В этот день в магазине Малера побывали все мои любимые персонажи, говорящие на русском языке, и это дало мне возможность их здесь для вас перечислить. Были и другие, не вместившиеся в это повествование. Иерусалим половину моей жизни назад держал в своих ладонях, – в которых всегда хватало места всем и всему, – небольшую довольно своеобразную русскоязычную коммуну. Нет, мы не были никакой официальной коммуной, но мы были ею на духовном уровне. Это косвенно подтверждалось хотя бы тем фактом, что мне никогда не удавалось пройти по Бен-Иегуда, или по Кинг Джордж, или по Яффо, и не быть окликнутой кем-то, принадлежащим к этой духовной коммуне, или самой не окликнув кого-то, принадлежавшего к ней. Мы любили книги, мы писали стихи, мы тосковали по оставшимся в России и на Украине родным. Мы писали длинные бумажные письма. И главное, мы дышали иерусалимским воздухом – неведомым теперь воздухом тех времен, когда в Святом Городе еда была кошерной, мысли – высокими, а радости и заботы – общими. Кто и когда разбил эту чашу?..

В этот день я, как всегда, ушла из магазина последней, и на середине лестницы остановилась, чтобы положить в сумку ключи. В кармане сумки я нащупала свой «Сони-Эриксон» и решила позвонить младшему сыну. И тут меня окатило волной… Изя ушел за две минуты до меня, я успею его догнать! И тогда он останется здесь, живой и невредимый…

Я кубарем слетела с лестницы, выскочила из подъезда и оглянулась. Лохматая шевелюра Малера, не запрещенного в Израиле, мелькала в толпе метрах в ста от меня. Я бросилась вслед.

Я его догнала. «Изя, у нас Барухом родились два сына, замечательные мальчики. А из Текоа мы потом уехали…»

Он не оглядывался. И уже зная, что это не он, и что ни ему, ни Мише, ни Савелию я никакими путями не смогу передать эту совершенно необходимую им информацию, я все же, остановившись, произнесла ему вслед, то есть, просто в пространство Истинного Иерусалима: «Нас здесь теперь очень много. Нас… или их… не важно… И мы много читаем. И пишем. Тебе было бы интересно…»

…Истинный Иерусалим меня не предал. Даже после этой неудавшейся погони он не выпустил меня из своих объятий. Я понуро побрела назад, к подъезду, из которого только что выскочила. Пройдя его и взглянув на другую сторону улицы, я нашла вывеску своего любимого кафе.

Название было то же самое. Только размещался там теперь обувной магазин. И ничего, совсем ничего нельзя было сделать с этим фактом. И не было ни единой возможности выяснить, подавали ли они в Песах кошерные оладьи с яблочным пюре…

…Подруга позвонила и сообщила, что обед стынет. А я на самом деле была уже очень голодна, ведь мне так и не удалось поесть с того момента, как я вышла из дома и отправилась в Иерусалим.

Осторожно, пытаясь не выпасть из ладоней Города, тихими шагами, удерживая внутри свой праздник и свое состоявшееся паломничество, я двинулась по Кинг Джодж в сторону Яффо. Да, автобуса же там нет, вспомнила я. Ну, ничего, так я пешком… Усталость, которая навалилась на меня – она ведь не настоящая, это просто эхо второй половины моей жизни, начавшейся незадолго до того, как я уволилась из магазина Малера и уехала из Иерусалима.

Но усталость была все же довольно ощутимой, и я села отдохнуть на автобусной остановке. Вынула телефон. Проверила почту, заглянула в фейсбук, затем в начало френдленты Живого Журнала, обнаружила там длинный пост одного из своих любимых авторов и решила, что лучше почитаю дома с компьютера.

Спрятав телефон и подняв глаза, я снова различила мелькнувшую в конце улицы шевелюру Изи Малера. На этот раз я не стала бросаться в погоню. Я просто тихо произнесла, обращаясь к нему, и к Савелию, и к Мише: «Вам бы понравилось…»

 

 


 

 

Система Orphus